Пойдем со мною, команданте,
в такие дали,
где я не всхлипывал «Подайте!»,
но подавали.
В году далеком, сорок первом,
пропахшем драмой,
я был мальчишкой бедным-бедным
в шапчонке драной.
В какой бы ни был шапке царской
и шубе с ворсом,
кажусь я мафии швейцарской
лишь нищим с форсом.
Как бы в карманах ни шуршало,
для подавальщиц
я вроде драного клошара
неподобающ.
Перрон утюжа, словно скатерть,
тая насмешку,
носильщик в жисть мне не подкатит
свою тележку.
Когда в такси бочком влезаю,
без безобразий,
таксист, глаза в глаза вонзая,
бурчит: «Вылазий!»
Сказала девочка в Зарядье:
«У вас, мущина,
есть что-то бедное во взгляде…
Вот в чем причина!»
И я тогда расхохотался.
Конец хороший!
Я бедным был. Я им остался.
Какая роскошь!
Единственная роскошь бедных
есть роскошь ада,
где нету лживых морд победных
и врать не надо.
Единственная роскошь бедных
есть роскошь слова
в пивных, в колясках инвалидных,
с присвистом сплева.
Единственная роскошь бедных
есть роскошь ласки
в хлевах, в подъездах заповедных,
в толпе на пасхе.
Единственная роскошь бедных ―
в трамвае свалка,
зато им грошей своих медных
терять не жалко.
А если есть в карманах шелест,
всё к черту брошу,
и я роскошно раскошелюсь
на эту роскошь.
Умру последним из последних,
но с чувством рая.
Единственная роскошь бедных ―
земля сырая.
Но не дают мне лица, лица
уйти под землю.
Я так хотел бы поделиться
собой ― со всеми.
Всё, что я видел и увижу,
все, что умею,
я и Рязани, и Парижу
не пожалею.
Сломали кости мне на рынке,
вдрызг избивая,
но все отдам я Коста-Рике
и Уругваю.
От разделенных крошек хлебных
и жизнь продлится.
Единственная роскошь бедных ―
всегда делиться.