Сатиры. САТИРА ЧЕТВЁРТАЯ
Эвполис и Кратин с Аристофаном поэты,
Как и другие творцы могучие древних комедий,
Если заслуживал кто описанья как вор иль бездельник,
Как любодей, иль убийца, иль чем и другим пресловутый,
То такого они с большою свободой клеймили.
Весь от них зависит Луцилий, он им подражает,
Только стопы он и размер изменил; остроумный
С тонким чутьем, хоть в стихах всегда являлся он жестким.
Вот чем грешил он: в час нередко, словно в том сила,
Двести стихов диктовал, на одной ноге простоявши.
Как изливался он мутен, то, кое что можно б откинуть.
Был он болтлив и ленив на то, чтоб писать потрудиться,
То есть, писать хорошо; что много, не спорю. Да вот вам!
Бьется со мной об заклад Криспин на пустяк: «Если хочешь,
Мы возьмем по доске; пусть час нам назначат и место,
И сторожей; тогда посмотрим, кто больше напишет».
Боги соделали благо, создавши меня столь убогим,
И невеликим душой, говорящим и редко и мало.
Ты же в козлиных мехах заключенным ветрам, что дотоле
Дуют, пока на огне совсем размягчится железо,
Коль предпочел, подражай. Вот Фанний блажен, сам отправив,
К месту свой бюст и писанье, тогда как никто не читает
Сочинений моих. Боюсь я читать их публично,
Ведь этот род не нравится многим, большею частью
Порицанья достойным. Возьми из толпы, кого хочешь:
Алчностию, а не то честолюбием жалким он болен.
Этот безумствует страстью к замужним, а к мальчикам этот.
Этого блеск серебра привлекает, а Альбия бронза:
Этот меняет товар с восходящего солнца до самых
Стран вечернего солнца, и тут он стремглав по мытарствам
Носится, точно как пыль, возмятенная вихрем, из страха,
Чтобы чего не пропало из суммы, иль ищет прибытка.
Эти то все боятся стихов, ненавидят поэтов.
«С сеном рога у него. Уходи подальше. Коль смех он
Вытрясет лишь из себя, то пощады не будет и другу:
А про то, что он раз намарал на бумагу, желает,
Чтоб из пекарни идущие иль от Фонтанов все знали
И молодцы, и старухи». — Постой ка, прими возраженья.
Первое: я из тех, что готов признать за поэтов.
Исключаю себя: видь не скажешь, что стих обработать
Все тут, или того, кто пишет как мы к разговорной
Речи весьма подходяще, не станешь считать за поэта.
Кто вдохновен, чей дух божествен, уста громогласны,
Ты того почти таким величавым прозваньем.
Так иной вопрошает: комедию можно ли точно
Стихотвореньем считать; ни мощного вздоха, ни силы
Нет ни в словах, ни в деяниях в ней, и только размером
От разговоров она отлична. «Однако ж отец в ней
Гневом пылает, что сын беспутный, развратницей бредя,
Отвергает большое приданое взять за женою.
Пьяница он, и, к великому сраму, по сумеркам ходит
С Факелами». Да разве б Помпоний что легче услышал
Если б отец его жив был? И так недостаточно только
Стих написать словами простых речений, который
Только развяжешь, то всякий отец забранится так точно.
Как представляемый. Ежели в том, что ныне пишу я,
Или когда то Луцилий писал, ты откинешь и стопы
И размеры; и слово стоящее раньше в порядке
Расположишь поздней, предпослав последние первым,
То не, как, если разложишь: [«Когда раздор ненавистный
Кованные врата войны сокрушил и затворы».]
Даже в разрозненных членах еще узнаешь поэта.
Кончим на этом: поэзия ль это? Мы после рассмотрим.
Ныне только спрошу, справедливо ли ты заподозрил
Этот род сочинений. Вот злобный Сульций и Каприй
Выступают с своими отметками, больно охрипши,
Оба мошенникам грозные; но кто живет не зазорно
И ничем своих рук не пятнал, — презирает обоих.
Если Цэлию ты проходимцу иль Бирру подобен,
Все я не Каприй, не Сульций: чего ж меня то боишься?
Книг моих не увидит ни лавка, ни столб, где рукою
Потной их чернь захватает и сам Гермоген то Тигеллий.
Я не кому не читаю их кроме друзей, лишь по просьбе,
А не везде и при всех. Есть много таких, что на рынке,
Что написали, читают, иные читают и в бане.
Голос в месте закрытом приятно звучит. А тщеславных
Радует это, они не спросят, прилично ли это
И уместно ль выходит у них. — «Оскорблять ты охотник», —
Мне говорят, — «и это по злобе рад делать. Откуда
Взял ты мне это швырнуть? Сказал ли тебе кто из живших
Вместе со мной? Кто грызет заочно друга, кто, если
Станут того поносить, не заступится, кто постоянно
Ищет только народ насмешить, да забавником зваться,
Кто измышляет, чего не видал, о доверенной тайне
Не умолчит, — тот черен, его ты, Римлянин, бойся.
Часто на трех ты скамьях по четыре за ужином видишь,
Из которых один остальных забрызгать желает.
Кроме того, кто снабжает водой, да и этого выпив,
Как раскроет грудь сокровенную Либер правдивый.
Этот однако по твоему, мил и игрив и развязен,
Хоть ты враг черных. А я когда засмеюсь, что нелепый
Пахнет духами Руфилл, Гаргоний козлиною псиной;
Как же кажусь тебе желчным и злым? Когда упомянут
О воровстве при тебе Петиллия Капитолина.
Ты защищать его станешь, как это всегда твой обычай:
С детства Капитолин сотоварищем был мне и другом,
Он по просьбам моим премножество дел мне исполнил,
И я рад, что живет в столице он безопасно;
Но удивляюсь, как мог судебного он приговора
Избежать.
Это черная сепии кровь — это просто
Чистая ржавчина. Пусть от такого порока бумага
И во первых душа моя будут чисты, коль
В чем я могу обещать, — обещаю. Коль что посвободней
Я скажу, иль порой посмешнее, то дай благосклонно
Волю мне в том; добрейший отец приучил меня с детства,
Отмечая примеры пороков, бежать от подобных.
Увещевая меня, чтоб жил я воздержно, довольный
Тем, что сам для меня уготовил, он говорил мне:
«Видишь, как плохо живет сын Альбия или убогий
Вор; великий пример, чтоб отцовского кто достоянья
Не размотал». Отвращая меня от любви непристойной
К гнусной блуднице, твердил: «Не будь ты похож на Сцетана».
Чтоб любодеем не стал я помимо дозволенных связей:
«Как поймали Требония, — слава о нем не красива»,
Он говорил. «Мудрец, понимающий лучше, что должно
Или не должно, причины тебе объяснит: я доволен,
Если смогу сохранить от древних дошедшие нравы,
И твою уберечь, пока тебе нужен наставник,
Жизнь и славу; когда же лета укрепят твои члены
И рассудок, тогда ты плавай без пробок». Вот так то
Он меня мальчика словом учил, и если хотел он,
Чтоб я что делал: «Вот образец тебе, как это делать»,
Он говорил, указав на судью из отборных присяжных.
Если же что воспрещал, говорил: «Чего ж ты в сомненье,
Точно ль бесчестно и плохо вот это, когда так позорен
Тот или этот?» Как жадных больных погребенье соседа
Ужасает и учит беречься из страха кончины,
Так и нежные души не редко позор посторонних
От пороков хранит. Вот в силу чего не страдаю
Пагубными я пороками; мелкими только, в которых
Ты извинишь, одержим я, и даже от них то, быть может,
Долгая жизнь исцелит, иль друг откровенный, иль разум
Собственный: ибо лежу ль на диване я или гуляю
В портике, я за собою слежу. «Вот так то вернее»;
«Так поступая, я жить буду лучше!» «Так милым друзьям я
Буду приятней». «Вот тот поступил не красиво; ужели
Я неразумно проделаю тоже?» Все это с собою
Я говорю, сжав губы; а ежели время найдется,
Вверю бумаге. Вот это один из менее важных
Недостатков, которого ежели ты не допустишь,
То стихотворцев сберется большая толпа мне на помощь;
Ибо очень нас много, и тут уже все мы насильно.
Как Иудеи, тебя затащим в нашу ватагу.