АКВАРЕЛЬ СЕРДЦАМ НЕВИННЫМ
Души безумной рваные коленки…
Что, Фауст, приземлиться ли слезам,
чтоб запечатать теплые конверты,
где дышит молоком моя Рязань?
Какой бы смертью нас не занесло
в такие отдаленные селенья,
мы души собираем, что шальнее,
и обучаем нашим ремеслом.
Какой испуг страною нынче правит?
Кто князь, кто оскандалил в облаках
закушенные губы наших правил
и пьяную надменность в кабаках?
Кто там решил, что я от сладкой жизни
на ветреной петле уже женат?
Что стал я непригожим или лишним
на той земле, где видел стыд и блат?!
А на Руси такая благодать ―
Царь-пушка на Царь-колокол глазеет,
метель мою любимую лелеет,
к Антихристу в трамвае едет блядь,
и сердце бьется глупеньким трофеем,
уставшим вопрошать и бастовать…
А на Руси такая благодать!
А мы смеемся ― старые игрушки,
и кружится Москва, как старая пластинка,
где колокол плевать хотел на пушки,
а на царя ему и так простится.
Мы кажем зубы Рождеством с крестами,
но замечаем с болью, может, юношеской, ―
что люди и молиться перестали,
где был собор, там новые конюшни.
Да, что там говорить, и конь уж редок там,
железные животные колдуют,
и в бойни превратили лучший храм,
в бассейн там превратили лучший храм,
и дети сатаны вовсю ликуют.
За выбитые зубы просят хлеб,
Уроды хлеб шакалят за уродство,
а каждый смерд и нищ, и наг, и слеп,
глазок тюремный превратили в солнце.
Они уже на небо не глядят,
для них и небу негде ставить пробу.
О, где же Ты, который был распят?!
По-моему, Твой час настал и пробил.
Но шмон идет по всем твоим краям,
они еще успеют, да, успеют
всех лучших потерять, как якоря ―
в сырую землю, в самый час успенья.
Подпольные правительства ― тоски
и основоположники ― печали
откроют правду ржавыми ключами,
где гении шумят, как колоски,
и пожимают робкими плечами.
Вот так страна, какого ж я рожна,
чужой женою с четвертинкой водки
спешит напиться, а когда волна ―
упасть на дно моей безумной лодки.
И требовать ромашек да венков,
клятв, будто пирамид в пустыне,
но до любви, конечно, далеко,
хозяева угрюмых псов спустили.
Цветы не пляшут на моем лугу,
и, навестив потусторонни земли,
она уйдет другие трогать семьи
и черной кровью кашлять на бегу.
Подайте офицерского вина,
подайте виноградную обиду,
давайте выпьем за кусок отбитый
от колокола с именем ― финал.
Пусть нас в лукавых землях проклянут,
испепелят, но лишь глаза проклюнут,
я в Кишу жизни робко загляну,
им подмигнув, победоносно сплюну.
Теперь мне хоть корону; хоть колпак ―
едино ― что смешно, что гениально…
Я лишь хотел на каждый свой кабак
обзавестись доской мемориальной!..