Губанов Л. Г.
«Неровен час, как хлынет ливень…»

Неровен час, как хлынет ливень
По сердцу чащ, по чашам лилий.
Неровен Час.
Задребезжит стекло у мамы,
Заплачет в тридцать три ручья ―
Ах, твоему сынку ума бы.
Неровен Час.
На даче холодно и пасмурно,
Но все равно часам к шести
Я у черновика за пазухой
Пойду детей своих крестить.
И если черная гребенка
Лихое слово не возьмет,
Пусть, как у мертвого ребенка,
И рифма-мачеха заснет.
Еще придет перо скандалить
И строчки белые чернить,
Что в легких бегают сандалиях,
Не чинятся, презрев чины.
Еще придут за отраженьем
И образы, и образа,
Еще подкупят украшенья
Все неподкупные глаза.
Но за спиной любого слова,
Где сероглазой рифмы лифт,
Попросят губы голубого
Седьмого неба на двоих.
И туг уж сердце не обманешь
И медом не заговоришь,
И ты застынешь… ты застанешь
В ногтях заоблачную тишь.
И станет сладко или больно,
И станет больно или сладко,
А ты свидетель древней бойни,
А ты участник пересадки
Своей души на новый берег,
Где неземные письмена
Готовят вам, прекрасный пленник,
Глоток чудесного вина.
Они сидят все в белом, первом,
И на столе у них горят
Лихие пушкинские перья
И Лермонтова гордый яд.
Какую славу смертным дашь,
Ведь неизвестно, что случится.
И Мандельштама карандаш
В волшебном зеркале стучится.
Но знаю: что должны ― получим,
Недаром в небе сняли угол, ―
Шумят есенинские ручки
На мой разжалованный уголь.
Но, книгу жизни полистав,
Устал устами перемалывать,
В шесть тридцать будят поезда
Без малого… без мамы.
Ну как ― поэма? Не проси ее,
Тщеславны наши караси, ―
Поэма в платье парусиновом
Шатается по всей Руси,
Уже довольно сердце билось
И красною подушкой стало
Для всех ― кому сестра ― немилость,
Для всех ― кому жена ― усталость.
Мир вспоминает о Нероне.
А я о хлебе не дослушал.
Неровен славы час ― неровен:
И этот день, и дождь досужий.
Ни первый ни последний ― новый.
Так выпьем, господа, лучась.
Неровен час, как хлынет слово ―
Неровен час!