Сатира IV. К музе своей
Музо! не пора ли стиль отменить твой грубый
И сатир уж не писать? Многим те нелюбы,
И ворчит уж не один, что, где нет мне дела,
Там вступаюсь и кажу себя чресчур смела.
Много видел я таких, которы противно
Никому не писали, угождая льстивно,
Да и так мало счастья возмогли достати;
А мне чего по твоей милости уж ждати?
Всякое злонравие, тебе неприятно,
Смело хулишь, а к тому и говоришь внятно;
Досаждать злым вся жадна ― то твое веселье,
А я вижу, что в чужом пиру мне похмелье.
Вон Клеоб уже протест на меня готовит,
Что нечистый в тебе дух бороду злословит;
Иной не хочет писать указ об отказе,
Что о взятках говоришь, обычных в приказе;
И Лентул с товарищи, сказывают, дышет
Гневом и, стряпчих собрав, челобитну пишет,
Хочет-де скоро меня уж на суд позвати,
Что, хуля Клитесов нрав, тщуся умаляти
Пьяниц добрых и с ними кружальны доходы.
А Брутус, тверды всегда любящий доводы,
Библию, говорит, всю острожской печати
С доски до доски прошед, готов показати,
Что противно закону и безбожных дело
Мантию полосатой ризою звать смело.
Одним словом, сатира, что чистосердечно
Писана, досаждает многим, всеконечно,
Ибо всяк в сем зеркале, как станет смотрети,
Мнит, зная себя, лицо свое ясно зрети.
Музо, свет мой, стиль твой мне, творцу, ядовитый,
Кто бить всех нахалится, часто живет битый;
И стихи, что чтецов всех на смех побуждают,
Часто слез издателю причина бывают.
Знаю, что правду пишу и имен не значу,
Смеюсь в стихах, а в сердце о злонравных плачу;
Да правда редко люба и часто некстати ―
Кто же от тебя когда хотел правду знати?
Вдругорь скажу: не нравна, ― угодить не можно,
Всегда правду говоря, а хвалити ложно
Приличне живущему между человеки,
Нежли правдиво хулить, ― таковы днесь веки.
Чего ж плакать, что люди хромают душою?
Коли правдой все идти ― таскаться с сумою.
Так мода: иль закажи, чтоб шляп не носили
Маленьких, или люди пусть живут как жили.
Лучше нас пастыри душ, которых и правы
И должность есть народа исправляти нравы,
Да молчат: на что в ссору вступать со всем светом?
Зимой дров никто не даст, негде гулять летом.
Буде мыслишь, что Персий, Ювенал, Гораций
Римлянов всех осмеял, славных из всех наций,
И ничто претерпели, не страх тем, но слава
Следовала от сатир, и что того ж права
Причастник был Боало, всей Франции чудо, ―
Позволь учтиво сказать, что ты мыслишь худо.
Где римлянов тех и где француза сатиры?
Их дозрелые стихи не как твои, сыры, ―
В них шутки вместе с умом цветут превосходным
И слова гладко текут, как река природным
Током, и что в речах кто себе зрит досадно ―
Не в досаду себе мнит, что сказано складно.
А в твоих что такого? без всякой украсы
Болкнешь, что не делают чернца одни рясы.
Так ли теперь говорят, так ли живут в людях?
Мед держи на языке, а желчь всю прячь в грудях;
И, недруг сущи смертный, тщись другом казаться,
Если хочешь нечто быть и умным назваться.
Зачнем, музо, в похвалах перья притупляти,
Ну-тка станем Туллию приветство писати.
Туллий, знаешь ты, лукав, что если рассудно
Истолковать, то в нем ум похвалить не трудно.
Оставя убо, что есть, сделаем такого,
Каков бы он должен быть; мода та не нова,
Всяк так пишет, кто хвалить у нас теперь хочет:
Тому, кому вьявь поет, сам в сердце хохочет.
Если Туллий не нравен, выбери другого.
Вот хорош Сильвандр; он тих, не добьешься слова
От него чрез целый день, и хотя ты знаешь,
Что он с глупости молчит, если пожелаешь,
Можешь сильно доказать, что муж он не простый,
Но с рассудства обуздал язык свой преострый.
Хорош, право, и Квинтий; в десть книгу составить
Можешь, коль дела его захочешь прославить.
Видишь, как он приятен, всякого ласкает,
Учтиво все говорит, честно всех примает
И силится всякому быти благодетель,
Как сулит, ― не однажды слов тех бог свидетель.
Полно того; а с чего таков он бывает,
Писать незачем: благо, что мало кто знает.
Не пиши того, что он затем столь умилен
И добр ко всем, что вредить никому не силен.
Да много таких, о ком списать стопу целу
Можно; легко их узнать, хоть нет в спине мелу.
Поверь мне, убытку нет хвалить, хотя ложно,
Коль мзды в том не получишь ― пострадать не можно.
Буде ж тебе род стихов таковых несроден,
Запой, как Тирсис-пастух Люцинде негоден;
Как, когда овец своих на водные токи
Приводя, плачет: раны от любви глубоки;
Как, блудящи с горести в лесу край до края,
Часто петь нудит эхо, Люцинду взывая.
Коли ж петь скучишь, можно причину сыскати
Печальное что писать; и что больше кстати
Нам здесь, смертным, как печаль? Тужить не напрасно
Можем, приближаяся к смерти повсечасно.
Есть о чем писать ― была б лишь к тому охота;
Было б кому работать ― без конца работа.
А лучше век не писать, чем писать сатиру,
Яже ненавистна мя, творца, чинит миру!
Но всуе тебя к сему, музо, побуждаю:
Рифмы не могу прибрать, как хвалить желаю;
Сколько ногти ни грызу и тру лоб вспотелый,
С трудом стишка два сплету, да и те неспелы,
Тверды, ушам досадны и на те походят,
Которы по азбуке святых житье водят.
А как что вредно в нравах усмотрю ― прилежно
Стихи под пером текут, и выразить нежно
Так мне легко, как тому, кто был в краи чужды,
Узнать доброе вино и кое пить с нужды.
Не могу никак хвалить, что хулы достойно, ―
Всякому имя даю, какое пристойно;
Не то в устах, что в сердце, иметь я не знаю:
Свинью свиньей, а льва львом просто называю.
Нескладно же, мне мнится, в доме стадо гнати,
И рог громкий посреди Москвы надувати,
И, сидя в теплой избе, бранить ветры злые,
В стенах нудить эхо петь песни полевые.
И не смешон ли б я был, коль, любви не зная,
Хотел бы по Ирисе казаться здыхая,
А Ирис вымышленна ― не видывал сроду;
Однак по ней то гореть, то топиться в воду,
И всечасно сказывать, что вот умираю,
Хоть сплю, ем сильно и в день ведро выпиваю.
Печальное же писать нет воли, ни силы.
Хоть я знаю, что умру, да дни, ей! мне милы,
И глупо, мне кажется, что гроб близк, тужити,
Коли в нем хоть сегодне, хоть завтре, а быти!
Одним словом, в сатирах хочу состарети,
А не писать мне нельзя: не могу стерпети,
Когда вижу, что мельник, с волосов недавно
Стрёсший муку, нажив уж имя в людях славно,
Спесивится и, гневом полн, жмурит глазами,
Что в палате делают мухи пыль крылами.
Коль глупец, что губы чуть помазал в латину,
Хвастает наукою и ищет причину
Безвременно всем скучать долгими речами,
Ест и пьет аргументом, говорит стихами;
Коли напудрен гребец и в парче сын дьячий,
Мудрец спит на войлоке, на пуху ― подьячий,
И чтят того, кто может денег больше дати, ―
Трудно уж воистину сатир не писати.
И для того, хотя смерть рысцой или скоком
Доедет меня скоро, или уж в глубоком
Узрю возрасте свои седины в покою,
В чужестранстве ль буду жить или над Москвою,
Хоть муза моя всем сплошь имать досаждати,
Богат, нищ, весел, скорбен ― буду стихи ткати;
И понеже ни хвалить, ни молчать не знаю,
Одно благонравие везде почитаю, ―
Проче в сатиру писать в веки не престану,
Разве в жидах не станет денег и обману,
Разве пьяных в масленой неделе не будет.
И целовальник в вино воду лить забудет.