Стоит в табачных магазинах,
Погряз в простом житье-бытье
И отражается в витринах
Широкополым канотье.
Как муха на бумаге липкой
Он в нашем времени дрожит
И даже вежливой улыбкой
Лицо нездешнее косит.
Он очень беден, но опрятен
И перед выходом на пляж
Для выведенья разных пятен
Употребляет карандаш.
Он все забыл. Как мул с поклажей
Слоняется по нашим дням,
Порой просматривает даже
Столбцы газетных телеграмм,
За кружкой пива созерцает
Как пляшут барышни фокстрот, ―
И разом вдруг ослабевает,
Как сердце в нем захолонет.
О чем? Забыл. Непостижимо.
Как можно жить в тоске такой!
Он вскакивает! Мимо, мимо,
Под ветер, на берег морской!
Колышется его просторный
Пиджак и, подавляя стон,
Под европейской ночью черной
Заламывает руки он.
2 сентября 1922
Берлин
Погряз в простом житье-бытье
И отражается в витринах
Широкополым канотье.
Как муха на бумаге липкой
Он в нашем времени дрожит
И даже вежливой улыбкой
Лицо нездешнее косит.
Он очень беден, но опрятен
И перед выходом на пляж
Для выведенья разных пятен
Употребляет карандаш.
Он все забыл. Как мул с поклажей
Слоняется по нашим дням,
Порой просматривает даже
Столбцы газетных телеграмм,
За кружкой пива созерцает
Как пляшут барышни фокстрот, ―
И разом вдруг ослабевает,
Как сердце в нем захолонет.
О чем? Забыл. Непостижимо.
Как можно жить в тоске такой!
Он вскакивает! Мимо, мимо,
Под ветер, на берег морской!
Колышется его просторный
Пиджак и, подавляя стон,
Под европейской ночью черной
Заламывает руки он.
2 сентября 1922
Берлин