В окне такое солнце и такой
листвы, еще не тронутой, струенье,
что кажется апрельским воскресеньем
сентябрьский понедельник городской.
Но в форточку открытую течет
великоросской осени дыханье.
Пронизан легким светом расставанья
совокупленья забродивший мед.
Спина моя прохладой залита.
Твои колени поднятые ― тоже.
И пух златой на загорелой коже,
и сквозь ветвей лазури пустота.
И тополь наклоняется к окну
и, как подросток, дышит и трепещет,
и видит на полу мужские вещи,
и смятую постель, и белизну
вздымающихся ягодиц ― меж гладких,
все выше поднимающихся ног…
Окурка позабытого дымок
синеет и уходит без остатка
под потолок и в форточку ― туда,
куда ты смотришь, но уже не видишь.
Конечностями стройными обвитый,
я тоже пропадаю без следа….
Застыть бы так ― в прохладном янтаре,
в подруге нежной, в чистом сентябре,
губами сжав колючую сережку.
Но жар растет в низовьях живота.
И этот полдень канет навсегда.
Еще чуть-чуть. Еще совсем немножко.
1995