Поле, усеянное костями,
Черепами с беззубою зевотой,
И над ними ― гремящий маховиками,
Безымянный и безликий кто-то.
Кружусь вороном над страшным полем,
Узнаю чужих и милых скелеты,
И в железных тучах демонов с дрекольем,
Провожающих в тартар серные кареты.
Вот шестерня битюгов крылатых,
Запряженных в кузов, где Лады и сказки.
Господи, ужели и в рязанских хатах
Променяли на манишку ржаные Дамаски,
И нет Ярославны поплакать зегзицей,
Прекрасной Евпраксии низринуться с чадом?!.
Я ― ворон, кружусь над великой гробницей,
Где челюсть ослиная с розою рядом.
Мой грай почитают за песни народа, ―
Он был в миллионах годин и столетий…
На камне могильном старуха-свобода
Из саванов вяжет кромешные сети.
Над мертвою степью безликое что-то
Роило безумие, тьму, пустоту…
Глядь, в черепе утлом ― осиные соты,
И кости ветвятся, как верба в цвету!
Светила слезятся запястьем перловым,
Ручей норовит облобзаться с лозой,
И Бог зеленеет побегом ветловым
Под новою твердью, над красной землей!
1920