III. ЭКСПРЕСС РИГА ― МОСКВА
В деревянное небо/ стужу выстукал дятел
там, где черные сосны. / Мы боялись, что с ним
нам и летних пророчеств кукушки не хватит
одиночество грусти/ растянуть до весны.
И тогда―/ сквозь сугробовый сумрак/ и горы
развороченных дней,/ через дни,/ через Ржев…
И от страха теряет обличие скорый,
испугавшись в потемках/ ночных сторожей.
Самый страшный секрет/ так бывает разжеван,
что почти понимаешь―/ все про нас про одних
рельсы били в пустые бутылки боржоми
и проталкивал в тамбур/ темноту проводник.
А потом показалось,/ с отчаянья, что ли,
то ли просто от страха,/ что дни без лица:
дни мертвей, чем сугробы,/ чем ломберный столик.
И мертвей,/ чем в постели лицо у отца.
Снова чучелом времени/ над картинами дятел.
И когда остаешься/ без него или с ним,
все боишься―/ и летних пророчеств не хватит
эти белые дни/ дотянуть до весны.