СТЕПЬ
Над степью стрекочущей нотой гудит
Полынных кузнечиков древняя дрема.
И мы затерялись на сизой груди
Степного огромного аэродрома.
Спускается «Дуглас», как рыба на дно,
Другой поднимается в небо густое.
И пахнет бензином, а с ним заодно
Забвеньем, жарой, чабрецовым настоем.
На длинной скамейке у цветничка
Сидим мы и слушаем степь и моторы.
Ослепший полковник в зеленых очках,
Не видя, глядит на далекие горы.
Он знает, что беркут пустынный висит
В зените, обнявши крылами пространство
А шири степные под ним, как весы,
Качаются в бедном осеннем убранстве.
Он знает, что много пролетных людей
Проходит у башен аэропорта,
Что время им начисто некуда деть
И каждому степь надоела до черта.
Он знает, что застланы дали пыльцой,
Сентябрьское небо ― громада немая.
Девчонка-синоптик бежит на крыльцо
И юбку от ветра, смеясь, зажимает.
Далеко разносится девичий смех,
Скучая, сидят на скамейке соседи,
И видно, что дружбы довольно у всех,
Кто с ним осторожно заводит беседы.
А он все глядит на степные смерчи,
На льды голубые, лежащие в сини,
А он все молчит, и молчит, и молчит,
Нахохлясь, как беркут, подбитый в пустыне:
Как будто бы видит, что нам не дано
Увидеть воочью. Как будто та птичья
Повадка ему отворила давно
Мир, полный простора, полета величья.
А он все стремится, стремится туда,
Сложив на коленях тяжелые руки.
Плывут через время бои, города,
Забытые лица, забытые звуки.
Но только не видно мигания век,
Лишь рот поджимается строже и злее.
И ведомо людям, что жив человек!
Ничем его в мире не одолеешь!
Заря полыхнула… Рванулись вдали
Подоблачных голосов вереницы,
Осенние трубы родимой земли, ―
То с севера к югу летят журавли,
Широко простертые мощные птицы.
1948