ПО ГОРОДАМ СОЮЗА
Россия ― всё:/ и коммуна,/ и волки,
и давка столиц,/ и пустырьная ширь,
стоводная удаль безудержной Волги,
обдорская темь/ и сиянье Кашир.
Лед за пристанью за ближней,
оковала Волга рот,
это красный,/ это Нижний,
это зимний Новгород.
По первой реке в российском сторечьи
скользим… / цепенеем… / зацапаны ветром…
А за волжским доисторичьем
кресты да тресты,/ да разные «центро».
Сумятица торга кипит и клокочет,
клочки разговоров/ и дымные клочья,
а к ночи/ не бросится говор,/ не скрипнут полозья,
столетняя зелень зигзагов Кремля,
да под луной,/ разметавшей волосья,
замерзающая земля.
Огромная площадь;/ прорезав вкривь ее,
неслышную поступь дикарских лап
сквозь северную Скифию
я направляю/ в местный ВАПП.
За версты,/ за сотни,/ за тыщи,/ за массу
за это время заедешь, мчась,
а мы/ ползли и ползли к Арзамасу
со скоростью верст четырнадцать в час.
Напротив/ сели два мужичины:
красные бороды,/ серые рожи.
Презрительно буркнул торговый мужчина: ―
Сережи! ―
Один из Сережей/ полез в карман,
достал пироги,/ запахнул одежду
и всю дорогу жевал корма,
ленивые фразы цедя промежду.
― Конешно… / и к Петрову… / и в Покров…
за то и за это пожалте процент…
а толку нет… / не дорога, а кровь…
с телегой тони, как ведро в колодце…
На што мой конь ― крепыш,/ аж и он
сломал по яме ногу… / Раз ты
правительство,/ ты и должон
чинить на всех дорогах мосты. ―
Тогда/ на него/ второй из Сереж
прищурил глаз, в морщины оправленный.
― Налог-то ругашь,/ а пирог-то жрешь… ―
И первый Сережа ответил:/ ― Правильно!
Получше двадцатого,/ что толковать,
не голодаем,/ едим пироги.
Мука, дай бог… / хороша такова…
Но што насчет лошажьей ноги…
взыскали процент,/ а мост не проложать… ―
Баючит езда дребезжаньем звонким.
Сквозь дрему/ все время/ про мост и про лошадь
до станции с названьем «Зимёнки».
На каждом доме/ советский вензель
зовет,/ сияет,/ режет глаза.
А под вензелями/ в старенькой Пензе
старушьим шепотом дышит базар.
Перед нэпачкой баба седа
отторговывает копеек тридцать.
― Купите платочек! / У нас/ завсегда
заказывала/ сама царица… ―
Морозным днем отмелькала Самара,
за ней/ начались азиаты.
Верблюдина/ сено/ провозит, замаран,
в упряжку лошажью взятый.
Университет―/ горделивость Казани,
и стены его/ и доныне
хранят/ любовнейшее воспоминание
о великом своем гражданине.
Далёко/ за годы/ мысль катя,
за лекции университета,
он думал про битвы/ и красный Октябрь,
идя по лестнице этой.
Смотрю в затихший и замерший зал:
здесь/ каждые десять на сто
его повадкой щурят глаза
и так же, как он,/ скуласты.
И смерти/ коснуться его/ не посметь,
стоит/ у грядущего в смете!
Внимают/ юноши/ строфам про смерть,
а сердцем слышат:/ бессмертье.
Вчерашний день/ убог и низмен,
старья/ премного осталось,
но сердце класса/ горит в коммунизме,
и класса грудь/ не разбить о старость.
[1927]