ПОЗЕМКА
(Поэма)
Н. Тряпкину
Извини, что беспокою,
Не подумай, что корю.
Просто, Коля, я с тобою
Напоследок говорю.
Это снег летит не с неба,
С наста плотного, со снега
По седому январю,
За рекой, в округе темной,
Низко стелется поземкой
(… Просыпаюсь и курю…)
Никакая не отрада ―
Этот снег без снегопада
(… Не подумай, что корю…
………..)
Видно, выписали рано…
Недолеченная рана
Мне покоя не дает,
Ноет, и какой-то ратник
Подсадил меня в телятник,
Взгромоздил меня народ
В поезда и в эшелоны.
Всенародно взгроможденный,
Еду медленно на фронт,
Даже и не замечая
Ни ухмылку, ни хвалу,
С кружкой поездного чая
На грохочущем полу.
……….
Далека моя дорога
Вдоль земли и поперек.
У войны ― войны не много,
Только пыль из-под сапог.
Только пыль. И год за годом,
Шаг за шагом, взвод за взводом
И военная страда
Показалася тогда
Мессианским двум народам
Моисеевым Исходом.
И почти никто не смог
Осознать за этот срок,
За почти четыре года
Похоронок и могил,
Что желанного Исхода
День победный не сулил.
Победишь на поле брани,
А глядишь ― в твоем сознанье
Побежденный победил.
Кто об этом знал заране,
Тот в пророках не ходил.
Вот и вышло, что некстати
Мне попался тот журнал,
Где прочел твое проклятье
И поэта не узнал.
И какая-то обида.
Застарелая. Твоя.
И взамен Псалма Давида
Бормотуха бытия.
С милой Музой откровенен
Ты бывал по мере сил,
Был не Клюев, не Есенин.
Не Архангел Гавриил.
Ни Захарию о сыне
Ты не благовествовал.
Никаких вестей Марии
Никогда не подавал.
Но поземка, на исходе,
Оказалась не о том,
Не о том, затем, что вроде
Ты и вовсе ни при чем.
Твой псалом ― к ненастью дымом,
Только вспомнить и забыть.
Только совестью гонимым
Можно быть или не быть.
Что в котомке унесу я
Чтобы на Земле Святой,
И горюя, и ликуя,
Вдруг услышать голос твой,
У олимов полунищих
Вымогая на пропой
На пороге синагоги,
Как на паперти скупой? ―
Чтобы вспоминать все чаще,
Всякой всячины опричь,
Этот старый тарахтящий
«Опель» имени «Москвич»,
Эту лысую резину
Длинным юзом на снегу,
Эту зимнюю Россию
На далеком берегу,
Где познал в большом и в малом,
То ли в горечь, то ли всласть,
Что реальность с идеалом
Не обязаны совпасть,
Где Иаковом в Ефиле
Засыпал под белой тьмой,
И елеем умастили
В изголовье камень мой.
От равнины ветер веял
Там, где я так долго жил,
Верил в то, во что не верил,
Вере истово служил,
И прислуживал неверью,
Межевой стреножен вервью
Иноверующий тать.
И славянофил ― подспудно,
Что со всех сторон подсудно
И ничем не оправдать…
Таня мной была любима,
Разлюбить ее не смог.
А еще любил Вадима
Воспаленный говорок, ―
Где-то там в арийском иге,
Не способном созидать
Положительных религий
Собственную благодать,
Где-то там в арийском мире,
Где витийствовать дерзнул
Сквозь трансцендентальный гул
Псалмопевческой Псалтыри.
И поэтому пора
Трудным росчерком пера
Положить пределы тайне,
Выраженной в бормотанье,
Дописать и сразу сжечь
Лихорадочную речь
Одного из малых сих,
Вложенную в бедный стих,
Непричастный благостыне,
Повествующий в унынье
Об извечной героине ―
О толпе… Да я и сам
Осквернял торговлей Храм,
Оскверняемый поныне
Преступившими порог
Воплем небо сотрясая,
Лиру чуждую Исайя
В круг пророческий вовлек,
И была Глава Шестая
Озаглавлена Пророк
И не молкнет голос в Храме,
Полном светлых риз краями,
И дозавершить дела
Срок пришел. Необходимо
Рукописи сжечь дотла,
Не оставить даже дыма
От земного бытия…
Сам же я сказал, что я
Постоянный представитель
Малых сил, не Промыслитель,
Осененный высотой,
Не пророк и не святой.
Но в тебя не верю, гласность,
Вижу всю твою напрасность,
Неестественность твою,
Безусловную опасность ―
Уголовную статью.
Я не жду от жизни чуда,
Вспоможений и услуг,
Извлекая из-под спуда
Предвоенный случай-слух,
Только случай, слух случайный
О какой-то сходке тайной…
За сто первою верстой,
Где живет народ большой,
Там же проживает малый
Со своей большой виной.
Потому что он виновен,
Что греховен род людской.
Но один какой-то случай
В память врезался, запал.
Я его на всякий случай
По привычке записал.
Случай необыкновенный,
Хоть и вроде бы простой,
Что случился предвоенной
Незапамятной зимой, ―
Как по улице Никитской
Снеги белые мели,
И к писателю коллеги
Сотрапезничать пришли,
Выпить водки, а не чая,
Закусить и покурить,
И, крамолу исключая,
Обо всем поговорить,
И, сердца друг другу тронув,
Уронить слезу на стол,
И меж них Андрей Платонов
Тоже ужинать пришел.
Под венецианской люстрой
Стол по-зимнему накрыт,
Всяческие разносолы
Возбуждают аппетит.
Туго скатерть накрахмалена,
И Кустодиев, Шагал
На стене заместо Сталина…
Только кто-то вдруг сказал,
Для затравки, для почина:
«Все ж приятно, что меж нас
Нет в застолье хоть сейчас
Чужака и крещенина, ―
Тех, кто говорит крестом,
А глядишь ― глядит пестом».
Только встал Андрей Платонов,
Посмотрел куда-то в пол
И, не поднимая взгляда,
К двери медленно пошел.
А потом остановился
И, помедлив у дверей,
Медленно сказал коллегам:
«До свиданья. Я еврей».
Воротить его хотели,
Но истаял он в метели
И не вышло ничего.
Сквозь погоду-непогоду
Медленно ушел к народу,
Что неполон без него.
Может, что-то в этом роде
И случилось за столом, ―
Но поэма на исходе
Оказалась не о том.
Даже если этот случай
И переживет века, ―
Потому что правдой жизни
Правит правда языка,
Даже если в этот случай
Не поверил, ― все равно
Горностаевый, блескучий
Снег летит в мое окно.
Вся в снегу моя сторожка,
Ветром родины клубим,
Снег летит в мое окошко,
Выбитое мной самим.
1986 ― 2000