ПЕТРОНИЯ АРБИТРА ГРАЖДАНСКАЯ БРАНЬ
Поэма
Земля, над коей бег свой солнце обращает,
И море, что вокруг всю землю обымает,
Вселенныя всея пространство и предел,
Уж всё то Рим в своем владычии имел
И не был насыщен: повсюда кораблями
Покрылися моря, борющися с волнами,
И если златом был какой народ богат,
Не мог безбеден быть и был уж сопостат.
Оружья римляне на бедных подымали,
Ручьями лили кровь и злато похищали.
Уж не было для них в забавах тех красот,
Которыми блажен слывет простой народ,
И роскошь боле их любезна не прельщала,
Котору нам сама природа даровала;
Лишь воин в глубине ассирских шумных вод
Хвалил жемчугами усыпанный испод,
Они подземные заклепы раздирали,
И глыбы в их руках вид новый принимали.
Нумидских тамо древ одежда и покров,
Служила корка стен красою их домов,
Для них сидонские народы шелк свой ткали,
И эфиопы их куренья истощали.
Едва лишь мир привел желанны времена
И бранные с их рук ниспали бремена,
Се новый ков спешит разрушить дни златые,
От Мавра просятся вдаль звери дорогие,
И исторгается в песках своих Аммон1,
На римски зрелища свирепый всходит слон.
И тигр, что меж валов рыкающ преплывает,
В златых, где был везом, заклепах выступает,
Чтоб человечью кровь неистым ртом пожрать
И ярости своей плесканья получать.
Срамится дух изречь злодейств их половины
И гиблющие их поведати судьбины!
Неистовству персан дерзнувши подражать,
Страстей их под ярмом спешат изнемогать.
Презорством обуяв, роскошствуя бесстыдно,
Ругались естества уставом зверовидно,
Дабы спешащих лет стремленье удержать,
Коснеть во срамоте и дух уничтожать.
Здесь ищет естество себя и не находит.
Уже сей злобный яд ко всем в сердца им входит.
Отсель роскоши все, бесстыдство сих невежд,
И сонм имян досель неслыханных одежд,
Которые носить есть мужу неприлично.
Се древо для очей, доселе необычно2,
Изрыто на холмах атлантских берегов,
Их кроет пышный стол различностью цветов.
(О срам! уж древо здесь меняется на злато!)
Блестит поверх его убранство пребогато!
Невольников толпа вкруг служит пред столом,
Приходит сонм друзей, упившихся вином,
И то в единый пир, неиствуя, снедает,
Что воин целый век мечом приобретает.
Чего их алчна пасть не обратила в снедь!
Живой приходит скар3, в сиканску пойман сеть;
Их устерсы пиры лукрински4 продолжают.
Потерей денег их, их глад возобновляют.
Фазидские струи лишены птиц своих,
И токмо воет ветр в брегах его пустых.
В судилище у них бунтует алк несытый,
Неиствуют и там закупленны квириты,
Добычу и корысть ― един предмет имев;
Мздоимен есть народ, мздоимен сонм отцев.
И всякому свое богатство благодетель.
Исчезла старческа свободна добродетель.
Преобратила всё господство злата страсть,
Величество пред ним долженствовало пасть.
Отринут был Катон, народом посрамленный,
Но победивший был срамней, чем побежденный.
Народу то позор и гибель нравов их ―
Не муж был посрамлен: лишен Рим сил своих.
Враждебен Рим самим собою раздирался,
Добычей быв себе, никем не отмщевался.
Меж тем роскошей плод тот рост истощевал,
Что римлянин с морей обоих ни стяжал.
Ни чей свободен дом, ни чье свободно тело,
Повсюда зло сие, в утробе их кипело,
Как язва, что внезап лиется в жарку кровь;
Угодна бедным брань: стяжаний жаждут вновь.
Убогая всегда продерзость безопасна.
Средь развращения Рим дремлющий ужасна
Какую мысль возмог иметь среди тех бед,
Как бешенство и брань, и брани мзду предмет?
Воздвигло счастье трех вождей средь бедства она,
Но погубила их враждебная Беллона:
У парфян Красс лежит, и в Ливии Помпей,
И Кесарь обагрил Рим кровию своей.
Как будто бы земля их праху не вместила,
Различным по местам их прах распределила.
Такой они конец и токмо тщетный шум
В возмездие своих прияли буйных дум!
Где град есть Партеноп5 и дикархидски долы6,
То место разделил глубокий зев на полы7.
Ревет на исподе, волнуяся, Коцит;
Клокочет сера там, и смрад оттоль парит.
Страна сия древес дубровых не питает,
Ни злака сельного, ни жатвы не вмещает.
Не слышен ветвей там беседующих глас,
Когда колеблет их зефир в прохладный час;
Лишь там повсюда мгла, дресвяны камни смрадны,
И кипарисы вкруг обстали безотрадны.
Отсель вознес свое чело Плутон разжжен:
Он, мраком вкруг объят и пеплом покровен,
Казал, что свой чертог оставил днесь не втуне,
И тако рек к всегда летающей Фортуне:
«Владычица людских и божеских вещей!
Что власти не даешь усилиться ничьей,
Едва возлюбишь что ― и паки покидаешь,
Иль бремени римлян ты ныне уступаешь?
Или не можешь рог противу их вознесть?
Се римляне себе готовят сами месть:
Не могут той объять, что вздвигнули, громады,
Нет в роскошах у них ни меры, ни преграды.
Кичливы зданья их восходят к небесам,
Камнистые хребты взрастают по водам,
Морские на полях у них валы несутся,
Порядок потеряв, стихии все мятутся,
Хотят в моих меня пределах досягнуть,
И в преисподнюю открыт безумным путь;
Там нутр провергнут гор, и адски хляби стонут,
Там мрамора ища, чуть Тартара не тронут.
Трепещут тени в нем увидеть свет дневной,
Сего для их прерви, богиня, мир войной,
Подвигни их на брань и мне дай жертвы тучны,
Уж смертные давно живут благополучны,
И жаждут фурии, не видя крови течь,
С тех самых пор как свой багровил Сулла меч,
Торжественной во град въезжая колесницей».
Он рек ― и съединил свою с ее десницей.
Богиня на сие в ответ ему гласит:
«О ты, кого речет владыкою Коцит!
Коль правду мне тебе поведать подобает,
Внемли: мое с тобой желанье соглашает.
Не меньший и в моем бунтует сердце гнев,
Дары свои себе в упреку возымев.
Единый бог их мощь воздвигнет и размещет;
Я поперу мужей, и меч в полях возблещет.
Уже меж облаков оружий мчится слух,
Рассвирепела смерть в полях филиппских двух,
Плачевные костры в Фессалии зажженны,
Иверов суть страны их кровью омоченны.
Ливийские пески их полны мертвых тел,
Нил стонет, и залив Акцийский зашумел.
Стремись, спеши, потщись врата открыта смерти
И муки приготовь кичливцам жало стерти.
Не может перевезть единою ладьей
Пловец Портмей всех сих подобия мужей.
Потребны корабли: возникни, Тизифона!
Взалкай и кровь пожри, не внемля бедных стона;
Да снидет целый мир до Стиксовых предел!»
Успела речь скончать ― треск серный заревел,
И туча, разродясь, мгновенно загремела,
Сверкнула молния и в воздух полетела.
Потрясся царь теней и в бездну ускорял,
Робея тех огней, что брат его метал.
Отсель, не укоснев, богов вещанья сущи
Погибель и беды являли предыдущи,
Мрачился солнца луч, луны померкнул свет,
Колебляся, гремел высоких гор хребет,
В знакомых берегах лились иссохши реки,
Мечталось, в небесах сражались человеки.
Военная труба звучала в облаках,
Полн пламени, пылал верх Этны на холмах,
Там тени меж гробов, стенящи, вопиющи,
Плачевным гласом их страшили, восстающи.
Пожары в небесах вел пламенник с собой,
Зевс землю одождил кровавою росой.
Сбылось то так! На месть подвигнут Кесарь злобну
Оставил галльску брань, воздвиг междоусобну.
На Альпах, что в эфир взнесли свой верх крутой,
Там стерт бугров хребет Иракловой пятой;
Он первый проложил поверх сих тор дорогу,
Там жертвенник сему воздвигнут полубогу.
Здесь вечная зима крутит бугры снегов,
И льдистое чело взнеслось до облаков.
Там, мнится, что лежит небесная твердыня.
Светило вешних дней, в полудни благостыня,
Не согревает сих камнистых гор испод.
Лишь в льдах, меж вкруг себя шумящих непогод,
Сей хощет исполин подъять мир раменами.
Взшед Кесарь на холмы с мятежными полками,
Стан воинству избрал и сих с вершины гор
В Гесперские поля свой грозный кинул взор.
И обе к небесам рек длани воздевая:
«Всемощный Зевс! и ты, Авзония драгая!
Которую вознес моих оружий гром
И некогда своим украсил торжеством.
Клянусь, что брань сию неволей предпримаю,
Не сам я меч извлек: злой ков отомщеваю.
Из града изгнан быв, багровя кровью Рен
И галлов отвратив от капитольских стен,
Во мзду заслуг моих навлек я заточенье.
Чрез шестьдесят торжеств, германов низложенье
Я вреден начал быть. Но кто ж со мной враждует?
Наемников толпа, какими Рим торгует.
Сонм чад, которых он в утробе не носил,
Но не напрасно он меня днесь огорчил:
Не отразит мой меч!
Друзья, вооружайтесь,
Сподвижники мои! мечом вы оправдайтесь.
Едина нам вина, едина казнь нас ждет.
Не я един ― и вы участники побед.
И коль чем боле труд, тем боле казнь сулится,
Пусть жребий нам падет и с ними разделится.
Подвигнемся на брань, пойдем и возгремим,
Меж воинов таких могу ль быть победим?»
Он рек; дельфийский вран полетом крыл парящих
Взвился ― и вспламенил в сомненье обстоящих.
Дремуча леса там, с ошуея страны,
Был внемлем глас, огни блистали зажженны,
Сам Фебов блеск в круге вседневном расширился
И, новыми лучми блистая, просветился.
Но более всех сих предвестий Кесарь сам,
Десницей емлет меч, стремится по рядам.
Хоть, мразом побелев, земля оледенела,
Не препинала ног, в спокойстве цепенела, ―
Когда ж полки меж льдов свой устремляли ход
И боязливый конь оковы рушил вод,
Снега почули зной, и реки волновались,
Но паки мразом в их пределах сожимались.
Скользил и претыкал сей путь стопы мужей,
Погибель и конец оружий и коней.
Сгущенны тучи дождь, сожмясь, истощевали,
И буйны вихри, снег восхитив, бушевали.
Камнистых сонм бугров поверх их шлемов пал,
Обуреваем снег летал, как в понте вал.
Снег землю одолел, и небо мрачны тучи,
С брегами съединил мраз реки нетекучи;
Лишь Кесарь тверд, копьем он путь свой утверждал,
Бесстрашными поля стопами претыкал.
Так шел Алкид средь гор Кавказских неприступных
Иль Зевс, что разметал с небес злой ков преступных.
Меж тем, глася трубой, летит в свой слава путь
Делами древний град мятежных ужаснуть.
От камней и снегов взвиваясь вверх Альпийских,
Касается вершин крылами Палатинских.
Звучит она, что понт покрыли корабли
И храбрые полки чрез Альпы перешли.
Вражда, убийства, брань, пожары, беспокойства
Летают пред очми. Средь она неустройства
Влилася горька грусть в сомненных их сердцах,
Как юг, что, застонав, развьется в небесах,
Подымутся валы, не пользует кормило,
Не нужна снасть пловцам. Един крутит ветрило,
Другой в залив спешит и ищет берегов,
Иной велит на рок пуститься меж валов.
Стремится к бегству Рим; отчаянны квириты,
Сей внемля слух, дома кидают без защиты
И дряхлых их отцов. Иной во цвете лет
Влечет, оставив всё, лишь то, что сердце жжет.
В безумии своем сей всё свое именье
Сбирает и ведет добычу на сраженье.
По суше тот бежит, тот хочет морем плыть,
И безопасней понт отечества стал быть.
Другой на брань спешит, к оружию стремится,
И тем скоряй бежит, чем боле кто страшится.
Меж бедствий сих народ (о жалостный предмет!)
Бежит из града вон, куда лишь взор ведет.
Супруга рвет власы в объятьях у супруга,
Родитель лобжет чад, смущен средь недосуга.
Скрывает в недро сей хранителей-богов,
Кропит слезами праг и бьет в мечте врагов.
Но что сие вещать! Помпей, сей страх понтийский,
Идаспских ужас волн, защитник циликийский,
Что Зевса торжеством трикратным удивил,
Кого страшился понт и пленный Босфор чтил
(О срам! ), с вождьми он град обоими оставил, ―
Толь рок был зол к тому, кого сперва прославил!
О чудо! сонм богов с ним вкупе побежал,
Его побегу страх небес согласовал.
Земля перед лицом бессмертных осквернилась,
От земнородных ввек их милость отвратилась.
Всех прежде Мир в шелом главу свою сокрыл,
Снисшел во ад и там жилище положил.
Бежала Верность с ним, бежала с ним Астрея
И рубище поверх Согласие имея.
Се ад насупротив разинул в хлябях ров
И сонмище своих отрыгнул злых богов.
Эринния спешит, Беллона раздраженна,
Мегера, Плач, и Смерть, и Хитрость, и Измена.
Но паче всех Раздор все меры превзошел,
На тысящи он ран кровавый шлем надел.
Рукою держит щит, повсюду изъязвленный,
Другой ― гражданских битв взнес пламенник возжженный.
Богов мир ощутил, и звезды сверх его
Искали бремени, лишившись своего.
Затем что в брани сей все боги разделились,
За Кесаря се Марс с Дионой воружились,
Богиня мудрости дает ему свой щит;
К Помпею Аполлон с сестрой своей спешит,
Меркурий и Алкид, ему приснообразный.
Раздался глас трубы военной преужасный,
Возликовал Раздор: из ада до небес
Он смертных посреди главу свою вознес.
Средь мглы к веждам его кровь смрадна прикипела,
Багровая слеза из глаз его летела.
Заржавел в челюстях зубов железных ряд,
Желчь каплет с языка, в устах змии свистят.
На персях он рукой одежду раздирает
И пламенной свещой вселенну зажигает.
Оттоль восшед на верх он Апеннинских гор
И всюда обозрев, куда лишь коснет взор,
Вопил из глубины гортани разъяренной:
«Исторгните мечи, народы всей вселенной!
Мечите бурный огнь в средину городов,
Да будет погублен, кто сих не внемлет слов;
Младенец, и жена, и старец, устремитесь,
Земля, вострепещи, и кровы, колеблитесь.
Устав храни, Маркелл! вздымай чернь, Курион!
Не тщись предполагать, Лентул! войне препон.
Что медлишь, Кесарь! днесь, что врат не разрушаешь?
Что медлишь и богатств еще не похищаешь?
Не знаешь ты, Помпей! днесь Рима защитить, ―
Стремися на полях диррахских кровь пролить,
Стремися обагрить фессальские долины».
Он рек ― и так сбылось, свершились все судьбины.
1773