ВЕНЕЦИЯ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я порядком отдохнула
У Флорьяна и взглянула,
Ан пасан, на всё, так что ж?
Я теперь Пале де дож
Рассмотреть могу подробно.
Говорят, что бесподобно
Всё внутри, и слова нет!
Уж судя пар ла ложет,
То есть по сеням швейцара,
Не жалели здесь товара
И искусства; са паре
Еще больше на дворе.
Барельефы тут и группы
Де статю, но только глупы:
Все почти де нюдите,
И смотреть, ан верите,
При людях, так даже стыдно!
Всё так натурально видно!
Нехотя опустишь взор.
Две ситерны есть анкор
Пребогатые. Писали,
Что, когда их запирали,
Без воды была Вениз, ―
Это просто де бетиз!
В каждом доме есть и краны,
И колодцы; но романы
Дан л’истуар, и не греша,
Как ле бер дан ла каша,
Прибавляются для вкуса;
И я доказать беруся,
Что иной бы не читал
Ввек исторьи, если б знал,
Что в ней нету аллегорьи.
Но вот памятник исторьи
Настоящей налицо:
Здесь парадное крыльцо,
Эта лестница гигантов, ―
Как урок для интригантов,
Тут стоит она; на ней
Сколько сгинуло людей,
Расскажу без комментарий:
Архитектор Календарий
Ее строил, и дворец
Им же начат, но хитрец,
Сколько видно, был замешан
В революцьи и повешен.
И Фальери, сам ле дож,
Основатель, на вельмож
Напустил народ; схватили
Бедняка и отрубили
Голову ему за то,
По ступеням осито
Обезглавленное тело
Кубарем здесь полетело!
Мусье Байрон, ле поэт,
Тут трагедии сюжет
Отыскал, любовь прибавил,
И событие прославил,
И приплел тут свой роман.
На крыльце лез орнеман,
Всё работы Сансовипа;
Друг Тицьяна, Аретина
Этот славный был скульптор.
Тут, пройдя эн коридор,
Очутилась я в салонах.
На стенах и на плафонах,
Ты куда ни обернись,
Ан персон мадам Вениз
В виде греческой богини
Или древней героини!
Юн эспес д’апотеоз:
Говорит она, эль коз
Со святыми и с богами.
Вроде свиты этой даме
Ле вертю, э ле грехи,
Все поэзьи чепухи,
И амуры, и наяды,
И все бредни «Илиады»…
Ох, уж этот мне Гомер!
Народил тан де шимер
Сочиненьями своими,
Что иные, вслед за ними,
Гиль такую уж несут,
Что и сами не поймут!
Но достойно замечанья,
Что все здешние преданья,
Юн истуар почти комплот,
И Тицьян, и Тинторет
Здесь Венецью исписали.
Тут Чиконья начертали,
Как послам дает одьянс;
Тут надменную Бизанс
Дандоло берет осадой;
Тут с великою досадой
Отступает де Бергам
Ле дюк д’Эст, а дальше там
Дож Марино де Гримами,
Вверх подняв ле дуэ мани,
Пред Мадонной а жену;
Благодатную жену
Марк с святыми провожает
И как будто наблюдает
За Венецьею с небес.
Как хорош Поль Веронез!
Здесь Европы похищенье,
Пресмешное приключенье:
Был Юпитер эн курьер,
Как известно, аматер
И интриг, и амуреток,
Соблазнитель всех кокеток
И хорошеньких девиц,
И замужних молодиц.
Раз он ужас как влюбился
В одну нимфу; как ни бился,
Ничего достичь не мог,
Но, как баснословный бог,
Дар имел он превращаться:
Чтобы легче, знать, добраться,
Форму принял он быка.
Уж такого дурака
Я никак не понимаю.
Часто я сама страдаю,
Хочется того, сего,
Но, как сердца моего
Похотенья ни суровы,
Всё б я не пошла в коровы.
Здесь у всякой залы есть
Свое имя, верно в честь
Прежнего употребленья,
Важности и назначенья.
В первой зале, говорят,
Был Венеции Сенат,
Трибуналы, того ради
Назвали ее Прегади.
Видны тут еще ле сталь,
Стулья де се трибюналь,
Где сенаторы садились;
Если б и теперь явились,
Хоть сейчас опять садись.
Это ― ле Салон де Дис,
Где тираны заседали;
С трепетом здесь отворяли
В старину, чай, эту дверь;
Здесь гостиная теперь.
Это зала де Буссола,
Где известная ла гола
Дель Леоне. Де се тру
Выбирались поутру
И записки, и доносы,
И тогда уж шли допросы,
Истязанья и тюрьма.
Пребольшая кутерьма!
Это зала еще Педжьо,
И зовут Анти Коллежьо.
Посмотрю теперь ле пюи ―
Тут чуланы ожурдви,
Прежде были казематы.
Но тюрьмами здесь богаты:
По всей крыше, ту дю лон,
Расположены ле плон.
Пелико и Казанова
Тут сидели; но я снова
Говорю, что де бетиз
Написали про Вениз:
Что уж тюрьмы так ужасны,
Для здоровья так опасны,
И сидеть нельзя никак ―
Это просто де чердак!
Но пора домой обедать,
Кухни здешней поотведать,
А потом не худо мне
Прогуляться при луне,
Мысль осуществить поэта:
Ла «Блондин’ин Гондолета».
Мой обед был небогат:
Только съела а ла гат
Вермишели две тарелки
Да еще две-три безделки:
Эн каплун, авек дю ри,
Штучек шесть де пуасон фри,
И полблюда макаронов,
И десятка два маронов.
Тут с Анетою сошла
И гондолу наняла:
За весь вечер т ре дукати.
Описать ее уж кстати:
Лодка очень недурна,
Домик черного сукна,
Дверцы, окна и розеты,
Кузов траурной кареты.
Посередке дю бато
Спереди большой куто,
Иль топор, или секира,
Для красы и для плезира, ―
Потому что никакой
Нужды нет в нем, над водой
Он торчит, не прикасаясь,
Но, меж барок пробираясь,
Он опасностью грозит,
Для того, знать, и прибит,
Чтобы барки сторонились.
В домике мы поместились,
Спереди стоит один
Гондольер, но господин ―
Задний гондольер в гондоле,
И в его единой воле
Амбаркацья: се ле шеф.
Только Тассовский напев
Позабыли гондольеры,
Это жалко. Я той веры,
Что их песнь была чудна
Здесь в то время, как луна
Блеском дивного сиянья
Обдавала эти зданья,
Что так дышат стариной
И заснувшею волной
Отражаются в канале,
Как мечта в туманной дали
О счастливых жизни днях.
Неприятности, и страх,
И заботы миновались,
Только чувства те остались,
Что запали в глубину
Наших душ и старину
Так всегда для нас чаруют,
Живописно так рисуют,
Что и нынешней беды
Затираются следы.
А здесь Тассовы октавы
Отголоски были славы,
И любви, и всех затей,
И забав минувших дней;
Смерть Клоринды ин таль форма:
«Пасса, пасс’э пар ке дорма!»
И Армида, и Танкред,
Весь волшебный этот бред,
И интриги, и батальи
Все богатырей Итальи.
И как часто под шумок
Этих песней в уголок
Прятался иной приятель,
Венецьянки обожатель,
И давал условный знак
О свиданье, так иль сяк,
Только, друга ожидая,
Венецьянка молодая
Вдруг являлась на балкон.
Между тем сюр ле мем тон
Гондольеры продолжали
И октавой усыпляли
Стражей, нянек, ле мари!
Право, как ни говори,
Я б сама была готова
Здесь забыть про Курдюкова
И француза с бородой,
Будь он только молодой
И наружностью приятен,
Полюбить; но мне понятен
Меж гондолей и октав
Маленький фот д’ортограф,
По каналу всё палаццы
Дей Гримани, дей Дурацци,
Мочениго, Дандоло
Отражаются дан л’о,
Точно отклики былого!
Правда, видишь у иного
Вместо окон де лубки:
Отслужили старики,
И не то, что прежде были,
Но, однако ж, сохранили
Отпечаток старины.
Красноречия полны
Их затейные фасады,
Арабески, колоннады,
И когда на них глядишь,
Далеко мечтой летишь;
Тут мелькают куртизанки,
Их ужимки, их приманки,
Тут сидит надменный дож,
Тут вострит в потемках нож
Муж ревнивый, исступленный,
А тут крадется влюбленный
Неприметно от него
И свиданья своего
Достигает невредимо!
Но что невообразимо,
Это роскошь дез-эглиз.
Всякий раз, когда Вениз
Карой неба угнеталась
И над нею разражалась
Неожиданно напасть,
И чума, разинув пасть,
Город весь опустошала
И свирепая гуляла
Меж испуганных людей,
Вера пробуждалась в ней!
Храмы ею воздвигались!
И как памятник остались
Для потомства, и поднесь
Мы любуемся им здесь.
Кьези так Делла Салуте,
Где расписаны на вуте
Язвы все, так Редактор
Пышностью пленяют взор.
Далее плывет гондола,
Тут армян и дом, и школа,
А тут Лидо, и канал
Заключает арсенал,
Где готовились оковы
От Венеции суровой
Всем соседним племенам
И откуда по морям
Флот, могучий и крылатый,
За добычею богатой
Отправлялся в старину,
И сердитую волну
С пеной мутной и зеленой
Рассекал стрелой каленой.
Тут хранится бусантор,
Но не пышный, тут ан ор,
Как он древле красовался,
Остов лишь один остался,
То есть руль, бока и киль.
Этот остов ― де ла виль
Мне судьбу напоминает
И исторью представляет:
Как Венецья, бусантор
Испытал ле ку дю сор!
Тут коллекцья, род собранья
Инструментов истязанья,
Выдумки Итальи злой:
Ключ с отравленной иглой,
Верности замок ревнивый,
Ну, набор пренекрасивый.
Я, однако же, Вениз
Осмотрела, куа к’он диз,
Вдоль и поперек. К обеду
Нынче в Местер я приеду
И пущусь вояж опять
Сухопутно продолжать.
Но, наверно, где ни буду,
Я Венецьи не забуду!
Нет… в душе впечатлена.
Как любовница, она.
Я порядком отдохнула
У Флорьяна и взглянула,
Ан пасан, на всё, так что ж?
Я теперь Пале де дож
Рассмотреть могу подробно.
Говорят, что бесподобно
Всё внутри, и слова нет!
Уж судя пар ла ложет,
То есть по сеням швейцара,
Не жалели здесь товара
И искусства; са паре
Еще больше на дворе.
Барельефы тут и группы
Де статю, но только глупы:
Все почти де нюдите,
И смотреть, ан верите,
При людях, так даже стыдно!
Всё так натурально видно!
Нехотя опустишь взор.
Две ситерны есть анкор
Пребогатые. Писали,
Что, когда их запирали,
Без воды была Вениз, ―
Это просто де бетиз!
В каждом доме есть и краны,
И колодцы; но романы
Дан л’истуар, и не греша,
Как ле бер дан ла каша,
Прибавляются для вкуса;
И я доказать беруся,
Что иной бы не читал
Ввек исторьи, если б знал,
Что в ней нету аллегорьи.
Но вот памятник исторьи
Настоящей налицо:
Здесь парадное крыльцо,
Эта лестница гигантов, ―
Как урок для интригантов,
Тут стоит она; на ней
Сколько сгинуло людей,
Расскажу без комментарий:
Архитектор Календарий
Ее строил, и дворец
Им же начат, но хитрец,
Сколько видно, был замешан
В революцьи и повешен.
И Фальери, сам ле дож,
Основатель, на вельмож
Напустил народ; схватили
Бедняка и отрубили
Голову ему за то,
По ступеням осито
Обезглавленное тело
Кубарем здесь полетело!
Мусье Байрон, ле поэт,
Тут трагедии сюжет
Отыскал, любовь прибавил,
И событие прославил,
И приплел тут свой роман.
На крыльце лез орнеман,
Всё работы Сансовипа;
Друг Тицьяна, Аретина
Этот славный был скульптор.
Тут, пройдя эн коридор,
Очутилась я в салонах.
На стенах и на плафонах,
Ты куда ни обернись,
Ан персон мадам Вениз
В виде греческой богини
Или древней героини!
Юн эспес д’апотеоз:
Говорит она, эль коз
Со святыми и с богами.
Вроде свиты этой даме
Ле вертю, э ле грехи,
Все поэзьи чепухи,
И амуры, и наяды,
И все бредни «Илиады»…
Ох, уж этот мне Гомер!
Народил тан де шимер
Сочиненьями своими,
Что иные, вслед за ними,
Гиль такую уж несут,
Что и сами не поймут!
Но достойно замечанья,
Что все здешние преданья,
Юн истуар почти комплот,
И Тицьян, и Тинторет
Здесь Венецью исписали.
Тут Чиконья начертали,
Как послам дает одьянс;
Тут надменную Бизанс
Дандоло берет осадой;
Тут с великою досадой
Отступает де Бергам
Ле дюк д’Эст, а дальше там
Дож Марино де Гримами,
Вверх подняв ле дуэ мани,
Пред Мадонной а жену;
Благодатную жену
Марк с святыми провожает
И как будто наблюдает
За Венецьею с небес.
Как хорош Поль Веронез!
Здесь Европы похищенье,
Пресмешное приключенье:
Был Юпитер эн курьер,
Как известно, аматер
И интриг, и амуреток,
Соблазнитель всех кокеток
И хорошеньких девиц,
И замужних молодиц.
Раз он ужас как влюбился
В одну нимфу; как ни бился,
Ничего достичь не мог,
Но, как баснословный бог,
Дар имел он превращаться:
Чтобы легче, знать, добраться,
Форму принял он быка.
Уж такого дурака
Я никак не понимаю.
Часто я сама страдаю,
Хочется того, сего,
Но, как сердца моего
Похотенья ни суровы,
Всё б я не пошла в коровы.
Здесь у всякой залы есть
Свое имя, верно в честь
Прежнего употребленья,
Важности и назначенья.
В первой зале, говорят,
Был Венеции Сенат,
Трибуналы, того ради
Назвали ее Прегади.
Видны тут еще ле сталь,
Стулья де се трибюналь,
Где сенаторы садились;
Если б и теперь явились,
Хоть сейчас опять садись.
Это ― ле Салон де Дис,
Где тираны заседали;
С трепетом здесь отворяли
В старину, чай, эту дверь;
Здесь гостиная теперь.
Это зала де Буссола,
Где известная ла гола
Дель Леоне. Де се тру
Выбирались поутру
И записки, и доносы,
И тогда уж шли допросы,
Истязанья и тюрьма.
Пребольшая кутерьма!
Это зала еще Педжьо,
И зовут Анти Коллежьо.
Посмотрю теперь ле пюи ―
Тут чуланы ожурдви,
Прежде были казематы.
Но тюрьмами здесь богаты:
По всей крыше, ту дю лон,
Расположены ле плон.
Пелико и Казанова
Тут сидели; но я снова
Говорю, что де бетиз
Написали про Вениз:
Что уж тюрьмы так ужасны,
Для здоровья так опасны,
И сидеть нельзя никак ―
Это просто де чердак!
Но пора домой обедать,
Кухни здешней поотведать,
А потом не худо мне
Прогуляться при луне,
Мысль осуществить поэта:
Ла «Блондин’ин Гондолета».
Мой обед был небогат:
Только съела а ла гат
Вермишели две тарелки
Да еще две-три безделки:
Эн каплун, авек дю ри,
Штучек шесть де пуасон фри,
И полблюда макаронов,
И десятка два маронов.
Тут с Анетою сошла
И гондолу наняла:
За весь вечер т ре дукати.
Описать ее уж кстати:
Лодка очень недурна,
Домик черного сукна,
Дверцы, окна и розеты,
Кузов траурной кареты.
Посередке дю бато
Спереди большой куто,
Иль топор, или секира,
Для красы и для плезира, ―
Потому что никакой
Нужды нет в нем, над водой
Он торчит, не прикасаясь,
Но, меж барок пробираясь,
Он опасностью грозит,
Для того, знать, и прибит,
Чтобы барки сторонились.
В домике мы поместились,
Спереди стоит один
Гондольер, но господин ―
Задний гондольер в гондоле,
И в его единой воле
Амбаркацья: се ле шеф.
Только Тассовский напев
Позабыли гондольеры,
Это жалко. Я той веры,
Что их песнь была чудна
Здесь в то время, как луна
Блеском дивного сиянья
Обдавала эти зданья,
Что так дышат стариной
И заснувшею волной
Отражаются в канале,
Как мечта в туманной дали
О счастливых жизни днях.
Неприятности, и страх,
И заботы миновались,
Только чувства те остались,
Что запали в глубину
Наших душ и старину
Так всегда для нас чаруют,
Живописно так рисуют,
Что и нынешней беды
Затираются следы.
А здесь Тассовы октавы
Отголоски были славы,
И любви, и всех затей,
И забав минувших дней;
Смерть Клоринды ин таль форма:
«Пасса, пасс’э пар ке дорма!»
И Армида, и Танкред,
Весь волшебный этот бред,
И интриги, и батальи
Все богатырей Итальи.
И как часто под шумок
Этих песней в уголок
Прятался иной приятель,
Венецьянки обожатель,
И давал условный знак
О свиданье, так иль сяк,
Только, друга ожидая,
Венецьянка молодая
Вдруг являлась на балкон.
Между тем сюр ле мем тон
Гондольеры продолжали
И октавой усыпляли
Стражей, нянек, ле мари!
Право, как ни говори,
Я б сама была готова
Здесь забыть про Курдюкова
И француза с бородой,
Будь он только молодой
И наружностью приятен,
Полюбить; но мне понятен
Меж гондолей и октав
Маленький фот д’ортограф,
По каналу всё палаццы
Дей Гримани, дей Дурацци,
Мочениго, Дандоло
Отражаются дан л’о,
Точно отклики былого!
Правда, видишь у иного
Вместо окон де лубки:
Отслужили старики,
И не то, что прежде были,
Но, однако ж, сохранили
Отпечаток старины.
Красноречия полны
Их затейные фасады,
Арабески, колоннады,
И когда на них глядишь,
Далеко мечтой летишь;
Тут мелькают куртизанки,
Их ужимки, их приманки,
Тут сидит надменный дож,
Тут вострит в потемках нож
Муж ревнивый, исступленный,
А тут крадется влюбленный
Неприметно от него
И свиданья своего
Достигает невредимо!
Но что невообразимо,
Это роскошь дез-эглиз.
Всякий раз, когда Вениз
Карой неба угнеталась
И над нею разражалась
Неожиданно напасть,
И чума, разинув пасть,
Город весь опустошала
И свирепая гуляла
Меж испуганных людей,
Вера пробуждалась в ней!
Храмы ею воздвигались!
И как памятник остались
Для потомства, и поднесь
Мы любуемся им здесь.
Кьези так Делла Салуте,
Где расписаны на вуте
Язвы все, так Редактор
Пышностью пленяют взор.
Далее плывет гондола,
Тут армян и дом, и школа,
А тут Лидо, и канал
Заключает арсенал,
Где готовились оковы
От Венеции суровой
Всем соседним племенам
И откуда по морям
Флот, могучий и крылатый,
За добычею богатой
Отправлялся в старину,
И сердитую волну
С пеной мутной и зеленой
Рассекал стрелой каленой.
Тут хранится бусантор,
Но не пышный, тут ан ор,
Как он древле красовался,
Остов лишь один остался,
То есть руль, бока и киль.
Этот остов ― де ла виль
Мне судьбу напоминает
И исторью представляет:
Как Венецья, бусантор
Испытал ле ку дю сор!
Тут коллекцья, род собранья
Инструментов истязанья,
Выдумки Итальи злой:
Ключ с отравленной иглой,
Верности замок ревнивый,
Ну, набор пренекрасивый.
Я, однако же, Вениз
Осмотрела, куа к’он диз,
Вдоль и поперек. К обеду
Нынче в Местер я приеду
И пущусь вояж опять
Сухопутно продолжать.
Но, наверно, где ни буду,
Я Венецьи не забуду!
Нет… в душе впечатлена.
Как любовница, она.
