Серый и солнечный день.
Мы пробираемся по сугробам зелени к речке;
Что слышна;
Что внизу;
Что кусочками видна вдалеке,
Кишащая быстрыми бревнами сосен.
Нам с горы еще открыта
Распахнутая вдаль и вверх
Теснина того берега,
Оскаленная промоинами и валунами.
Мы отталкиваем остатние пригорки лесного мха,
Отрывающегося на прибрежный, тугой и бледный песочек.
По бревнам, отставшим и тлеющим на берегу,
По самодельному завалу их на отмели,
Глубоко вгрызшейся в кипучее тельце речушки,
Мы допрыгиваем до самой быстрины;
Ее можно тронуть рукой;
Она ежесекундно пугает
Мчащимися, брякающимися сразмаху чуть не об ноги,
Неуклюже поворачивающимися с боку на бок
Огромными вблизи стволами сплавного леса.
Прыгай в воду смелей и отдайся теченью:
Сразу станут ручными стволы;
Будут словно извиняться за каждое прикосновенье к тебе.
А попробуй постоять немножко,
Уцепившись за протянутые с берега голые руки корней:
С ног свалит тяжелая бомбардировка оголтелой лавины.
Но мы не в воде.
Мы на бревнах.
Мы таем от солнца, от неба, от нежности.
Ты плещешься в тихом заливчике.
Под мышкой отмели.
Ты сердишься на курьерские волны,
Слегка хлеснувшие тебя
Чуть не живым деревянным аллигатором.
Ты, морщась, косишься и изгибаешься,
Стараясь разглядеть небольшой синяк на бедре.
Ты подходишь ко мне.
Ты говоришь: «теперь рак будет».
Я говорю, целуя ушиб:
«И проказа, и холера, и чума…»
Ты ложишься рядом,
Прижимаешься ко мне
Мокрым и холодным боком,
Ты вздыхаешь глубоко,
По-ребячьи,
Будто тормозя.
Ты, зажмурясь, закидываешь голову под солнце;
Ты стыдливо
(Может быть тоже от солнца?)
Закрываешь ладонями голые груди.
И ты успокаиваешься ―
Под немолчное, суетливое волненье воды,
Под ясное небо
С застывшими, безмолвными взрывами облаков,
Под любовь мою,
Затянутую над тобой неразрывным узлом.