ОТЦЫ
Это было при нас. / Это с нами вошло в поговорку,
И уйдет. / И, однако,/ За быстрою сменою лет,
Стерся след,/ Словно год/ Стал нулем меж девятки с пятеркой,
Стерся след,/ Были нет,/ От нее не осталось примет.
Еще ночь под ружьем,/ И заря не взялась за винтовку.
И, однако,/ Вглядимся:/ На деле гораздо светлей.
Этот мрак под ружьем/ Погружен/ В полусон/ Забастовкой.
Эта ночь―/ Наше детство/ И молодость учителей.
Ей предшествует вечер/ Крушений,/ Кружков и героев,
Динамитчиков,/ Дагерротипов,/ Горенья души.
Ездят тройки по трактам,/ Но, фабрик по трактам настроив,
Подымаются Саввы/ И зреют Викулы в глуши.
Барабанную дробь/ Заглушают сигналы чугунки
Гром позорных телег―/ Громыхание первых платформ
Крепостная Россия/ Выходит/ С короткой приструнки
На пустырь/ И зовется/ Россиею после реформ.
Это ― народовольцы,/ Перовская,/ Первое марта,
Нигилисты в поддевках,/ Застенки,/ Студенты в пенсне.
Повесть наших отцов,/ Точно повесть/ Из века Стюартов,
Отдаленней, чем Пушкин,/ И видится,/ Точно во сне.
Да и ближе нельзя:/ Двадцатипятилетье ― в подпольи.
Клад ― в земле. / На земле―/ Обездушенный калейдоскоп.
Чтобы клад откопать,/ Мы глаза/ Напрягаем до боли.
Покорясь его воле,/ Спускаемся сами в подкоп.
Тут бывал Достоевский. / Затворницы ж эти,/ Не чаяв,
Что у них,/ Что ни обыск,/ То вывоз реликвий в музей,
Шли на казнь/ Инато,/ Чтоб красу их подпольщик Нечаев
Скрыл в земле,/ Утаил/ От времен и врагов и друзей.
Это было вчера,/ И, родись мы лет на тридцать раньше,
Подойди со двора,/ В керосиновой мгле фонарей,
Средь мерцанья реторт/ Мы нашли бы,/ Что те лаборантши ―
Наши матери/ Или/ Приятельницы матерей.
―
Моросит на дворе. / Во дворце улеглась суматоха.
Тухнут плошки. / Теплынь. / Город вымер и словно оглох.
Облетевшим листом/ И кладбищенским чертополохом
Дышит ночь. / Ни души. / Дремлет площадь,/ И сон ее плох.
Но положенным слогом/ Писались и нынче доклады,
И в неведеньи бед/ За Невою пролетка гремит.
А сентябрьская ночь/ Задыхается/ Тайною клада,
И Степану Халтурину/ Спать не дает динамит.
Эта ночь простоит/ В забытьи/ До времен Порт-Артура.
Телеграфным столбам/ Будет дан в вожаки эшафот.
Шепот жертв и депеш,/ Участясь,/ Усыпит агентуру,
И тогда-то придет/ Та зима,/ Когда все оживет.
Мы родимся на свет. / Как-нибудь/ Предвечернее солнце
Подзовет нас к окну. / Мы одухотворим наугад/ Непривычный закат,
И при зрелище труб/ Потрясемся,
Как потрясся,/ Кто б мог/ Оглянуться лет на сто назад.
Точно Лаокоон,/ Будет дым/ На трескучем морозе,
Оголясь,/ Как атлет,/ Обнимать и валить облака.
Ускользающий день/ Будет плыть/ На железных полозьях
Телеграфных сетей,/ Открывающихся с чердака.
А немного спустя/ И светя, точно блудному сыну,
Чтобы шеи себе/ Этот день не сломал на шоссе,
Выйдут с лампами в ночь/ И с небес/ Будут бить ему в спину
Фонари корпусов/ Сквозь туман,/ Полоса к полосе.