«Как никогда зима не станет летом, ―
Мои друзья мне часто говорят, ―
Так и поэт останется поэтом,
И маскарадом ― бедный маскарад».
Да, мір таков, что никакому чуду
Там места нет, где правят вес и счет,
Но всё ж я прежним никогда не буду,
И я не тот, совсем уже не тот!
Где меткость глаза ― разве возвратится?
И слуху не хватает остроты.
На ветках прозаические птицы,
В садах ― простые поздние цветы.
Всё ясно здесь: начало и развязка,
Небесная механика одна.
Так с міра романтическая маска
Уничижительно совлечена.
Порой ― сквозь сон ― живой и животворный
Сияет день, круглятся облака,
Но наяву в рукав одежды черной,
Как в цепь, закована моя рука.
О, этот мір без грома лир, без грустной
Истомы флейт, ― простой, как колыбель!
И, робкий псалмопевец неискусный,
Берусь и я за чуждую свирель.
14. VIII. 1938
Мои друзья мне часто говорят, ―
Так и поэт останется поэтом,
И маскарадом ― бедный маскарад».
Да, мір таков, что никакому чуду
Там места нет, где правят вес и счет,
Но всё ж я прежним никогда не буду,
И я не тот, совсем уже не тот!
Где меткость глаза ― разве возвратится?
И слуху не хватает остроты.
На ветках прозаические птицы,
В садах ― простые поздние цветы.
Всё ясно здесь: начало и развязка,
Небесная механика одна.
Так с міра романтическая маска
Уничижительно совлечена.
Порой ― сквозь сон ― живой и животворный
Сияет день, круглятся облака,
Но наяву в рукав одежды черной,
Как в цепь, закована моя рука.
О, этот мір без грома лир, без грустной
Истомы флейт, ― простой, как колыбель!
И, робкий псалмопевец неискусный,
Берусь и я за чуждую свирель.
14. VIII. 1938