За славу твою я воюю,
о слова крылатая плоть,
и мир твой стоит одесную,
а слева рыдает Господь.
Насупив огромные руки,
как тучи, несутся дубы,
сходясь, будто в радости, в звуке
архангельской смертной трубы.
Овец патриаршие дымы
в траве одичалой бредут,
и душу мою серафимы
на стройных смычках унесут.
Под страшной мамврийскою сенью
усну я, чтоб страх побороть.
Ночною и плачущей тенью
мне явится нежный Господь.
Ладони скорбящие вымыв,
за трапезу сядет со мной;
Он ― в славе Своих серафимов,
тоскующий, весь восковой.
И вдруг, как ребенок заплакав,
поднимет Он лилии рук
и скажет: «Ты слышишь, Иаков,
как мир превращается в звук?!»
1 мая 1934
о слова крылатая плоть,
и мир твой стоит одесную,
а слева рыдает Господь.
Насупив огромные руки,
как тучи, несутся дубы,
сходясь, будто в радости, в звуке
архангельской смертной трубы.
Овец патриаршие дымы
в траве одичалой бредут,
и душу мою серафимы
на стройных смычках унесут.
Под страшной мамврийскою сенью
усну я, чтоб страх побороть.
Ночною и плачущей тенью
мне явится нежный Господь.
Ладони скорбящие вымыв,
за трапезу сядет со мной;
Он ― в славе Своих серафимов,
тоскующий, весь восковой.
И вдруг, как ребенок заплакав,
поднимет Он лилии рук
и скажет: «Ты слышишь, Иаков,
как мир превращается в звук?!»
1 мая 1934
