Душа жарка была, как печь.
Ужель ей целый день топиться?
Река текла, чтоб только течь,
река жарка была, как речь,
и призывала утопиться.
Она слепила и со мной,
как проповедник, говорила
в глаза, как заговор зубной,
и в воду как во грех вводила.
В реке толпились тополя
и облака топились,
и изумленные поля
вокруг нее копились.
Не разбирая, что и как,
но задавая жару,
чертило солнце круглый знак,
во всем подобный шару.
От мух, жуков и от стрекоз,
от жизни сей жужжащей
трава валилась под откос
и становилась чаще.
Был час такой, когда вокруг
туман стоит от зноя,
когда знобит и знаешь вдруг,
что всё ― и лес, и луг, и звук, ―
как на смех, показное.
Иль это воздух стал таков,
что все предметы тают
и липы вверх до облаков ―
условный знак для знатоков, ―
как птицы, улетают?
Ужель река стоит теперь?
Она ль наколдовала?
Закрытой сделалась, как дверь,
вдруг на щеколде вала.
Обманщица! Она течет
и даже волны мечет,
и знает всё наперечет,
и небу не перечит.
Но не пойму: всё это суть,
по-моему, помоев муть
по имени, иль это
тоска, которой не вернуть?
И не могу я с плеч стряхнуть
весь жар души и лета.
24 августа 1934 ― 18 декабря 1935