В СТАРОМ ГАННОВЕРЕ
В грудь домов вплывает речка гулко,
В лабиринте тесном и чужом
Улочка кружит сквозь переулки,
И этаж навис над этажом.
Карлики ль настроили домишек?
Мыши ль грызли узкие ходы?
Черепицы острогранных вышек
Тянут к небу четкие ряды.
А вода бежит волнистой ртутью,
Хлещет-плещет тускло-серой мутью,
Мостики игрушечные спят,
Стены дышат сыростью и жутью,
Догорает красный виноград.
Вместе с сумерками тихо
В переулок проскользни:
Дня нелепая шумиха
Сгинет в дремлющей тени…
Тускло блещет позолота
Над харчевней расписной,
У крутого поворота
Вязь пословицы резной.
Переплеты балок черных,
Соты окон ― вверх до крыш,
А внизу, в огнях узорных,
Засияли стекла ниш, ―
Лавки ― лакомее тортов:
Маски, скрипки, парики,
Груды кремовых ботфортов
И слоновые клыки…
Череп, ломаная цитра,
Кант, оптический набор…
Как готическая митра,
В синей мгле встает собор:
У церковных стен застывших ―
Лютер, с поднятой рукой,
Будит пафос дней уплывших
Перед площадью глухой…
Друга нет ― он на другой планете,
В сумасшедшей, горестной Москве…
Мы бы здесь вдвоем теперь, как дети,
Рыскали в вечерней синеве.
В «Золотой Олень» вошли бы чинно,
Заказали сыра и вина,
И молчали б с ним под треск камина
У цветного, узкого окна…
Но вода бежит волнистой ртутью,
Хлещет-плещет тускло-серой мутью.
Мостики игрушечные спят.
Стены дышат сыростью и жутью.
Друга нет ― и нет путей назад.
1922