ЭЛЕГИЯ ЛИПЕ
Но следа стопы не оставит
вершиной пахнущий шаг.
Я чувствую, как нарастает
несущий нас кверху размах.
Из стихов школьных лет
К деревьям тоже можно привязаться,
как к человеку, и еще сердечней;
их, может, не придется хоронить ―
уж справедливее тогда остаться
тебе, не мне: вы проще, долговечней…
Последний слух и тронуть и унять
как хорошо, когда, подруга-липа,
ты бы явилась. Ваше равнодушье ―
конечно, невнимательная ложь.
Кто знает мысли, движимые в листьях?
Глаза? ствола кто подстерег? те, ваши
глаза движенья? ― равенство и дрожь
и все равно, и притяженье света,
особенное вечером ненастным,
когда покажется: сейчас пойму
всё, всё… ― и тут прижизненная Лета
впадает в ум, и с лепетом древесным
слова скрываются в родную тьму,
как плавающий взгляд новорожденных:
скорбя о всем, высказывая жалость
еще ничью на языках ничьих…
И много лучше, чем в глазах влюбленных ―
или не так? ― исчезнуть, отражаясь
в глазах деревьев ― в помощи очах
и отпущенья. Дым благоприятный,
рассеиваясь по пути, до неба
доносит только то, что нет его.
Не так ли, липа? цветовые пятна,
все эти ветки, листья и движенья…
Исчезновенье ― наше существо.
С тех самых пор, как дачную террасу
твоя магнитная сжимала сила
до роковой летающей доски ―
и вверх, и вниз, и больше вверх, и сразу
всем вихрем вниз ― как будто бы просило
расколошматить сердце на куски,
и поскорее. ― Боже неизвестный,
чего ты хочешь, если это правда,
что хочешь ты? огня, пустыни, змей? ―
и вниз доска, сама себе не рада…
С тех самых пор я по тоске древесной
прекрасно знаю о тоске моей.
Но ты кивни ― и побредут картины ―
такие же, из той же жизни тесной ―
в несвойственной им золотой пыли:
благословил ли их огонь небесный,
свет неизвестный Славы иль Шехины
за то одно, что были и прошли?
Увы, нас время учит не смиренью,
а недоверью. В этой скорбной школе
блажен, кто не учился до конца!
Того не бросят, с ним идут деревья,
как инструменты музыкальной боли
за причетом фракийского певца.
Вся музыка повернута в родную,
неровную и чуткую разлуку,
которую мы чуем, как слепой, ―
по теплоте. И я в уме целую
простую мне протянутую руку ―
твой темный мир и бледно-золотой.