Когда под стяг свой зовет Денница
Мира всемирную неугомонность,
Тебе еще мнится и детски снится
Где-то в чем-то одухотворенность.
Ты бы пожертвовал все достиженья,
Что на сегодня в чести, в фаворе,
Чтоб стать свидетелем Преображенья
На той пресветлой горе Фаворе.
Там, у подножья, ныне и присно,
Как те, уснувшие, ты не уснул бы,
Когда могли бы бескомпромиссно
Божие имя вымолвить губы.
Когда, протянуты к солнцу, жизни,
Вязов и кленов трепещут руки,
Ты в их воинствующем атеизме
Тщишься расслышать иные звуки.
Когда бредешь ты щебнем и пылью
Заборов дачных и кладбищ мимо,
С каким бы восторгом ты встретил крылья
Тебе ниспосланного серафима.
Чтобы чудесно, как отрок Товий,
Взять желчь у рыбы, плененной сетью,
И глаукомные наплывы крови
Уврачевать своему столетью.
Мира всемирную неугомонность,
Тебе еще мнится и детски снится
Где-то в чем-то одухотворенность.
Ты бы пожертвовал все достиженья,
Что на сегодня в чести, в фаворе,
Чтоб стать свидетелем Преображенья
На той пресветлой горе Фаворе.
Там, у подножья, ныне и присно,
Как те, уснувшие, ты не уснул бы,
Когда могли бы бескомпромиссно
Божие имя вымолвить губы.
Когда, протянуты к солнцу, жизни,
Вязов и кленов трепещут руки,
Ты в их воинствующем атеизме
Тщишься расслышать иные звуки.
Когда бредешь ты щебнем и пылью
Заборов дачных и кладбищ мимо,
С каким бы восторгом ты встретил крылья
Тебе ниспосланного серафима.
Чтобы чудесно, как отрок Товий,
Взять желчь у рыбы, плененной сетью,
И глаукомные наплывы крови
Уврачевать своему столетью.
