Все называли их «Дафнис и Хлоя».
В мирной долинке, в ее серебре
Жили влюбленные в хижине, двое,
Их навещали о летней поре.
Шли перевалом за склон, отягченный
Гроздьями сумрака, ― зрел виноград, ―
В пепельном свете тропы сокращенной,
В воздух, согретый свистеньем цикад.
Зябко чета и в смущенье встречала
Стаю пришедших смутить Карадаг.
Наземь ложились, будили сначала
Хворостом горным подзвездный очаг.
К морю, к соседу нетрезвые ноги
Вились, чтоб тайно он продал бутыль,
И до рассвета хмелели дороги,
Пурпуром ночи кропившие пыль.
Утром, плетясь из мифической дали
Руслом светающим, мы, без тропы,
Боль волоча отслуживших сандалий,
Голенью голой встречали шипы.
В мирной долинке, в ее серебре
Жили влюбленные в хижине, двое,
Их навещали о летней поре.
Шли перевалом за склон, отягченный
Гроздьями сумрака, ― зрел виноград, ―
В пепельном свете тропы сокращенной,
В воздух, согретый свистеньем цикад.
Зябко чета и в смущенье встречала
Стаю пришедших смутить Карадаг.
Наземь ложились, будили сначала
Хворостом горным подзвездный очаг.
К морю, к соседу нетрезвые ноги
Вились, чтоб тайно он продал бутыль,
И до рассвета хмелели дороги,
Пурпуром ночи кропившие пыль.
Утром, плетясь из мифической дали
Руслом светающим, мы, без тропы,
Боль волоча отслуживших сандалий,
Голенью голой встречали шипы.
