ХВАСТОВСТВО ПАМЯТЬЮ
Т. Дашковской
Память ― это остаток соли.
Все испарится, она ― остается.
Память это участок боли.
Все заживает, она ― взывает.
В детстве определения ― определенней,
ясность ― яснее, точность ― точнее.
В детстве новый учитель истории,
умный студент четвертого курса
задал нам для знакомства с нами:
напишите на отдельном листочке
все известные вам революции.
Все написали две революции ―
Февральскую и Октябрьскую.
Или три―/ с девятьсот пятым годом.
Один написал Великую Французскую,
а я написал сорок восемь революций,
навсегда поссорился с учителем истории,
был освобожден от уроков истории
и покончил с этим вопросом.
Память ― это история народа,
вошедшая в состав твоей крови.
Это уродство особого рода,
слабеющее с годами.
Что эти формулы двадцатилетним,
даже двадцатипятилетним?
В доблестном девятьсот сорок пятом
в венгерском городе Надьканижа
я формировал местные власти,
не зная ни слова по-венгерски,
на дохлом немецком и ломаном сербском
с примененьем обломков латыни,
Я учредил четыре обкома:
коммунистов, социал-демократов,
партии мелких земледельцев
и одной небольшой партии,
которая тоже требовала власти,
но не запомнилась даже по имени.
За четыре дня: обком за сутки, ―
а также все городские власти ―
за то же время,/ и ни разу не ошибся,
не назвал господином товарища
(и обратно)/ и Миклошем ― Иштвана.
На банкете/ лидер оппозиции, источая иронию,
выпив лишку,/ сказал: ―
Я никогда не поверю,
что у вас такая память.
Просто вы жили год или больше
в нашем городе и нас изучили. ―
Между тем все было не просто,
а гораздо проще простого,
у меня была такая память ―
память отличника средней школы.
Сейчас, когда, словно мел с доски,
с меня сыплется старая память,
я сочиняю новые формулы
памяти,/ потому что не могу запомнить
ничего,/ даже ни одной старой
формулы памяти, сочиненной
другими стареющими отличниками,
когда с них, словно мел с доски,
ссыпались остатки их памяти.