Я говорю: ничего без тебя
мне нету.
Я говорю, а ты не услышь
мой шепот,
может, последний в светлом лесу
вопль волчий,
все-таки мало, милая, нам
ласк леса.
Волк запрятался в лист, во тьму,―
знак смерти.
Рыбы ревут немо. В водах―
всхлип, всплески.
Жаворонок задохнулся и не
спас сердце.
Храбрая будь, хороший мой пес,
мой? чей ли?
Заперли в дом, двери на цепь,―
лай, что ли?!
В окна ― бинокль, а телефон―
хор Хама.
Все на коленях, ― в клятвах, в слезах!
О, овны!
Ты им не верь, ведь все равно
цель ― цепью!
Ты так тиха. Шею твою―
в ошейник!
Лишь в полуснах-кошмарах твоих
бред бунта.
Будь же для всех бледной бедой,
бей болью,
грешная будь, нелающий мой,
мой майский!
Я ли не мудр: знаю язык:
карк врана,
я ли не храбр: перебегу
ход рака…
Все я солгал. В этом лесу
пусть плохо,
но не узнай, и вспоминать
не надо.
мне нету.
Я говорю, а ты не услышь
мой шепот,
может, последний в светлом лесу
вопль волчий,
все-таки мало, милая, нам
ласк леса.
Волк запрятался в лист, во тьму,―
знак смерти.
Рыбы ревут немо. В водах―
всхлип, всплески.
Жаворонок задохнулся и не
спас сердце.
Храбрая будь, хороший мой пес,
мой? чей ли?
Заперли в дом, двери на цепь,―
лай, что ли?!
В окна ― бинокль, а телефон―
хор Хама.
Все на коленях, ― в клятвах, в слезах!
О, овны!
Ты им не верь, ведь все равно
цель ― цепью!
Ты так тиха. Шею твою―
в ошейник!
Лишь в полуснах-кошмарах твоих
бред бунта.
Будь же для всех бледной бедой,
бей болью,
грешная будь, нелающий мой,
мой майский!
Я ли не мудр: знаю язык:
карк врана,
я ли не храбр: перебегу
ход рака…
Все я солгал. В этом лесу
пусть плохо,
но не узнай, и вспоминать
не надо.