Скорый поезд/ Сквозь снега летит,
Самуил Израилевич спит.
Приближаются с двух сторон
Царь Давид/ И царь Соломон.
«Рад вас видеть, друзья, всегда,
Я в Житомир… / А вы куда?»
Тихо слушает весь вагон,
Что рассказывает Соломон,
Говорят о делах/ И о родине
Два царя/ И один верноподданный.
Тихо вслушивается/ Вагон.
Тихо жалуется/ Либерзон:
«Сын мой умер/ Во цвете лет…
Почему его с вами нет?
Мой наследничек,/ Мой сыночек!
Ты приснись мне/ Хоть разочек!..»
Кроткой лаской/ До зари
Утешают его цари…
Поезд круто затормозил,
Просыпается Самуил…
Пассажиры кругом сидят
Очень мирно/ И очень мило.
И глядит Можаев Игнат
На смущенного Самуила.
(Часто думаешь:/ Враг далеко ―
Враг оказывается/ Под боком…)
Беспощадная ночь погрома…
Самуил опускает взгляд.
Пусть враги,/ Но все же ― знакомы…
«Здравствуйте!» / ― «Очень рад!»
И улыбка дрожит виновато
В поседевших усах Игната.
И неловок, и смущен,
Говорит он, заикаясь:
«Извиняюся, Либерзон,
За ошибку свою извиняюсь!
Был я очень уж молодым,
И к тому же довольно пьяным,
Был я темным,/ Был слепым,
Несознательным хулиганом…»
И стучит, стучит учащенно
Сердце старого Либерзона.
Эта речь его душу греет,
Словно дружеская услуга…
Извиниться перед евреем ―
Значит стать его лучшим другом.
«Я очень доволен! / Я рад чрезвычайно!
Допускаю возможность/ Что погром ― случайность,
Что гром убил моих дочерей,
Что вы ― по натуре/ Почти еврей…
Знаете новость:/ Умер мой сын!
Сижу вечерами один,/ Один!
Глухо стучит одинокий маятник…
Игнатий Петрович,/ Вы меня понимаете?»
Только ветер и снег за окном,
И зари голубое зарево,
И сидят старики вдвоем,
По-сердечному разговаривая…
Пробегая леса и степи,
Вьюга мечется по Руси…
Человеческий теплый лепет,
Вьюга, вьюга,/ Не погаси!
Чтобы поезд в снегу не увяз,
Проведи по путям вагоны,
Чтобы песня моя неслась
От Можаева/ К Либерзону.
Чтобы песня моя простая,
Чтобы песня моя живая
Громко пела бы, вырастая,
И гудела б, ослабевая…
1927