Роды
Ох, началось. Стал маленьким свет ―
так схватило болью игольчато-едкой.
Сиделка сказала: «Не порть наш кабинет
Мальчишку рожай». И затрусила наседкой.
Как будто квартиры отдираются от домов,
пытаясь пролезть с обстановкой на улицу,
завернувшись в шерстистую жесткость ковров,
а стены крепятся не выпустить разгульниц.
Нельзя же так часто… Дайте передохнуть…
Мама, ой… Пусть хоть на час, довольно…
Слезы высохли. Так больно, что уж не больно…
В полусмерти хлынули кровь и вода…
Свет опять поярчел.
Перелом.
Кафель белых холодных стен,
Масляный блеск потолка.
На кровать с высоко поднятыми коленами ложись,
не родишь пока.
Ударяет спазма все ниже и ниже,
забытье ершистых щеток продвигается,
испарина слезы ледяные нижет,
тело изгибается и медленно разрывается.
Ох, отпустило! / Выплывает белая
комната. Озабочены лица сиделок.
Акушерка сидит с растопыренными руками,
красными от мытья и сулемы.
Ой, хуже, чем через проволочные заборы,
а, может быть, вертится нож сапожный.
Подкожный камень раздирает кожу…
― Ничего, ничего, теперь скоро…
Пузырь электричества готов лопнуть от света, ―
извнутри, столько жара нельзя стерпеть.
Рот давно трескается от засухи…
Дайте пить, вопить или умереть.
― Почему стемнело? / А – а… / крик был громок,
но пересох налегке.
Бомбой выскочил темный, скользкий ребенок,
слизистый, как лягушка в желтке.
Прелесть ямочек на орущих щеках,
теплота головки с плюшевым пушком…
24-27 сентября 1922