Бойни перед сносом
Памяти чикагских боен
I
Я как врач с надоевшим вопросом:
«Где больно?»
Бойни старые/ приняты к сносу.
Где бойни?
II
Ангарообразная кирпичага
с отпечатавшеюся опалубкою.
Отпеваю бойни Чикаго,
девятнадцатый век оплакиваю.
Вы уродливы,/ бойни Чикаго ―
на погост!
В мире, где квадратные виноградины
Хэбитага
собраны в более уродливую гроздь!
Опустели,
как Ассирийская монархия.
На соломе
засохший навоза кусочек.
Эхом ахая,
вызываю души усопших.
А в углу с погребальной молитвою
при участии телеока
бреют электробритвою
последнего/ живого теленка.
У него на шее бубенчик.
И шуршат с потолков голубых
крылья призраков убиенных:
белый бык, черный бык, красный бык.
Ты прости меня, белый убитый.
Ты о чем наклонился с высот?
Свою голову с думой обидной,
как двурогую тачку, везет!
Ты прости, мой печальный кузенчик,
усмехающийся кирасир!
С мощной грудью, как черный кузнечик,
черно-красные крылья носил.
Третий был продольно распилен,
точно страшная карта страны,
где зияли рубцы и насилья
человечьей наивной вины.
И над бойнею грациозно
слава реяла, отпевая,
словно/ дева/ туберкулезная,
кровь стаканчиком попивая.
Отпеваю семь тощих буренок,
семь надежд и печалей районных,
чья спина от крестца до лопатки
провисала,/ будто палатки…
Но звенит коровий сыночек,
как председательствующий/ в звоночек,
это значит:/ «Довольно выть.
Подойди. / Услышь и увидь».
III
Бойни пусты, как кокон сборный.
Боен нет в Чикаго. Где бойни?
IV
И я увидел: впереди меня
стояла Ио. / Став на четвереньки,
с глазами Суламифи и чеченки,
стояла Ио. / Нимфина спина,
горизонтальна и изумлена,
была полна/ жемчужного испуга,
дрожа от приближения слепня.
(Когда-то Зевс, застигнутый супругой,
любовницу в корову превратил
и этим кривотолки прекратил.)
Стояла Ио, гневом и стыдом
полна. Ее молочница доила.
И, вскормленные молоком от Ио,
обманутым и горьким молочком,
кричат мальцы отсюда и до Рио:
«Мы ― дети Ио!»
Ио-герои скромного порыва,
мы ― и. о.
Ио-мужчины, гибкие, как ивы,
мы ― ио,
ио-поэт с призваньем водолива,
мы ― ио.
Ио-любовь в объятиях тоскливых
обеденного перерыва,
мы ― ио, ио,
ио-иуды, но без их наива,
мы ― ио!
Но кто же мы на самом деле? / Или
нас опоили? / Но ведь нас родили!
Виновница надои выполняла,
обман парнасский вспоминала вяло.
«Страдалица!» ―/ ей скажет в простоте
доярка. / Кружка вспенится парная
с завышенным процентом ДДТ [дэ-дэ-тэ].
V
Только эхо в пустынной штольне.
Боен нет в Чикаго. Где бойни?
VI
По стене свисала распластанная,
за хвост подвешенная с потолка,
в форме темного/ контрабаса,
безголовая шкура телка.
И услышал я вроде гласа.
«Добрый день ― я услышал ― мастер!
Но скажите ― ради чего
Вы съели 40 [сорок] тонн мяса?
В Вас самих 72 [семьдесят два] кило.
Вы съели стада моих дедушек, бабушек…
Чту ваш вкус. Я не вижу вас. Вы, чай, в „бабочке“,
как член Нью-Йоркской Академии Искусств?
Но Вы помните, как в кладовке,
в доме бабушкиного тепла,
Вы давали сахар с ладошки
задушевным губам телка?
И когда-нибудь лет через тридцать
внук ваш, как и Вы, человек,
провожая иную тризну,
отпевая тридцатый век,
в пустоте стерильных салонов,
словно в притче, сходя с ума, ―
ни души! лишь пучок соломы ―
закричит: „Кусочка дерьма!“»
VII
Видно, спал я, стоя, как кони.
Боен нет в Чикаго. Где бойни?
VIII
Но досматривать сон не стал я.
Я спешил в Сент-Джорджский собор,
голодающим из Пакистана
мы давали концертный сбор.
«Миллионы сестер наших в корчах,
миллионы братьев без корочки,
миллионы отцов в удушьях,
миллионы матерей худущих…»
И в честь матери из Бангладеша,
что скелетик сына несла
с колокольчиком безнадежным,
я включил, как «Камо грядеши?»,
горевые колокола!
Колокол, триединый колокол,
«Лебедь»,/ «Красный»/ и «Голодарь»
голодом,/ только голодом
правы музыка и удар!
Колокол, крикни, колокол,
что кому-то нечего есть!
Пусть хрипла торопливость голоса,
но она чистота и есть!
Колокол, красный колокол,
расходившийся колуном,
хохотом, ахни хохотом,
хороша чистота огнем.
Колокол, лебединый колокол,
мой застенчивейший регистр!
Ты, дыша,/ кандалы расковывал,
лишь возлюбленный голос чист.
Колокольная моя служба,
ты священная моя страсть,
но кому-то ежели нужно,
чтобы с голоду не упасть,
даю музыку на осьмушки,
чтоб от пушек и зла спасла.
Как когда-то царь Петр на пушки
переплавливал колокола.
IX
Онемевшая колокольня.
Боен нет в Чикаго. Где бойни?
1971