Лейтенант Загорин
Я во Львове. Служу на сборах,
в красных кронах, лепных соборах.
Там столкнулся с судьбой моей
лейтенант Загорин. Андрей.
(Странно… Даже Андрей Андреевич, 1933, 174. Сапог 42. он дал мне свою гимнастерку. она сомкнулась на моей груди, тугая, как кожа тополя. И внезапно над моей головой зашумела чужая жизнь, судьба, как шумят кроны… «Странно», ― подумал я…)
Ночь. Мешая Маркса с Авиценной,
спирт с вином, с луной Целиноград,
о России рубят офицеры.
А Загорин мой ― зеленоглаз!
Ах, Загорин, помнишь наши споры?
Ночь плыла.
Женщина, сближая нас и ссоря,
Стройно нагибалась у стола.
И как фары огненные манят ―
из его цыганского лица
вылетал сжигающий румянец
декабриста или чернеца.
Так же, может, Лермонтов и Пестель,
как и вы, сидели, лейтенант.
Смысл России исключает бездарь.
Тухачевский ставил на талант.
Если чей-то череп застил свет,
вы навылет прошибали череп
и в свободу/ глядели/ через ―
как глядят в смотровую щель!
Но и вас сносило наземь, косо,
сжав коня кусачками рейтуз.
«Ах, поручик, биты ваши козыри».
«Крою сердцем ― это пятый туз!»
Огненное офицерство!
Сердце ― ваш беспроигрышный бой,
Амбразуры закрывает сердце.
Гибнет от булавки болевой.
На балкон мы вышли. Внизу шумел Львов. Он рассказал мне свою историю. У каждого офицера есть свою история. В этой была женщина и лифт. «Странно», ― подумал я…
1965