Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!
Я думаю, что гениальность
переселяется в других.
Уходят имена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он ― дух народа. / В этом смысле
был Лениным ― Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным,
порхал огонь, неукрощен.
И, может, на секунду Лениным
был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
в Ульянова вселился Ленин,
так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмом
обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
устало говорил Ульянов:
«Мне трудно, Ленин. Помоги!»
Когда он хаживал с ружьишком,
он был не Лениным тогда,
а Ленин с профилем мужицким
брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
а он ― в тулупы, лбы, глаза,
ушел в нахмуренные толпы,
как партизан идет в леса.
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода.
Не говорите: «Если б жил он!..»
Вот если б умер ― что тогда?
Какая пепельная стужа
сковала б родину мою!
Моя замученная муза
что пела б в лагерном краю?
Как он страдал в часы тоски,
когда по траурным трибунам ―
По сердцу Ленина! ―/ тяжки,
самодержавно и чугунно,
стуча, взбирались сапоги!
В них струйкой липкой и опасной
Стекали красные лампасы…
1961