Загорский М. П.
«Друзья и ты, любезный пол…»

Друзья и ты, любезный пол,
Прекрасный телом и душою,
Услада горестей и зол
Минутной жизни под луною!
Внемлите чудные дела
Героя древности далекой,
Который, доблестью высокой
Преодолевши козни зла,
Царю чудесный клад доставил,
Сразил коварство колдунов
И о делах своих заставил
Греметь Баянов-соловьев.
Наперсница мечты прекрасной,
О ты, которая всечасно
Пленяешь новой красотой,
Меняя вечно вид свой дивный!
О ложь! услышь мой глас призывный
Приди беседовать со мной!
Ты бабушку мою вдыхала,
Когда пред красным огоньком,
Зимою, долгим вечерком,
Старушка мне повествовала
События веков седых,
Красавиц юных похищенья,
Деянья витязей лихих
И с бусурманами сраженья!
Води ж теперь моим смычком
По золотым струнам цевницы
И розы милой небылицы
Рассыпь в творении моем.
Широким лугом, полон думы,
Млад витязь ехал на коне,
Склоня на землю взор угрюмый;
На зеркальной его броне
Последние лучи спирались,
И тихо легким ветерком
Густые перья колебались
На шишаке его стальном.
Уже тяжелые туманы
Покрыли мшистые курганы
И серой, дымной пеленой
Легли над лугом и рекой.
День гаснет на закате алом,
Темнеет голубой восток,
Одетый ночи покрывалом,
И месяц смотрится в поток;
Уж птицы на ночь ищут крова,
Уж волки жадною толпой
Выходят из леса густого
И к стаду крадутся для лова
Чрез хворост хрупкий, где порой
Мелькает их хребет седой.
Как вдруг с полуночи далекой
Восстала буря; ветр жестокий
Нагнал седые облака;
Вихрь в чистом поле закружился;
Завыла пенная река;
Гул грома глухо прокатился,
И черной тучей облачился.
Бледнея, месяц золотой.
Остановился путник мой,
И, всюду обращая очи,
Он ищет места, где б с конем
Провесть в покое время ночи, ―
Но степь унылая кругом,
Дремучий лес вблизи чернеет,
А в отдалении немом
Хребет угрюмых скал седеет,
Сияньем лунным осребрен;
Нигде не видно кровли дымной
Над хижиной гостеприимной,
И стад усталых на загон
Пастуший рог не созывает.
Уж дождик капать начинает ―
Приюта нет, и вот герой
В густую бора сень вступает;
Сначала гладкою стезей
Конь бодрый медленно шагает;
Но вскоре в глубине лесной
Кривая тропка исчезает
И цепкий терн, сплетясь стеной,
Ему дорогу заграждает.
На землю витязь соскоча,
Повел соратника лихого
И сталью крепкого меча,
Сквозь дичь кустарника густого,
Стезю неверную кладет.
Ни зги не видя пред собою,
Идет он медленной стопою
Куда судьба его ведет,
Склоня чело, без всякой цели,
И часто головой своей
Стучит об дубы и об ели.
Гроза час от часу сильней
Ревет над лесом, будто хочет
Расстроить весь природы чин;
За громом грозно гром грохочет
И эхом бора и долин
В стократных гулах раздается;
Перун, раздвинув облака,
Змиями огненными вьется,
И дождь сквозь листья, как река.
Шумит с лазури помраченной, ―
Казалось, Тартар раздраженный
Переселился в бор глухой.
Уж целый час идет герой,
Но буря вовсе не стихает;
Дождем промочен до костей,
Дрожа невольно, он внимает
Стенанье птиц и крик зверей,
И сердце в нем с досады ноет:
То волк вдали протяжно воет,
То слышно вещее «куку»,
То ведьма дикою сорокой
Кричит, качаясь на суку;
То крыл совы размах широкий,
Как вихорь, в воздухе свистит;
То филин в темноте блестит
Своими яркими очами;
То машет жесткими крылами
Ему навстречу нетопырь;
То грозный леший меж кустами
Несется с шумом; то упырь
Сзывает криком труболеток;
То стаи пагубных красоток
Русалок с хохотом плетут
Зеленых кос блестящи волны
И витязя к себе зовут, ―
Но он, задумчивый, безмолвный,
Другой красавицею полный,
Не внемлет им и всё вперед!
Вдруг видит он: в дали туманной
Зарделся звездочкой румяной
Сквозь чащу леса яркий свет.
Он быстрые шаги сугубит,
Сильней кусты’и корни рубит
И скоро видит пред собой
Полянку; над водой потока,
Дубов под тенью вековой,
Соломой крыта, одинока,
Избушка ветхая стоит,
Паденьем скорым угрожая;
. В ее окошко свет блистая,
По зеркалу ручья скользит
И, на муравку упадая,
На ней окончину чертит.
Вот богатырь, прося ночлега,
Три раза брякнул в дверь кольцом,
И старец с благостным лицом
И бородой белее снега
Выходит слабою ногой,
В дугу согнувшись над клюкой,
Улыбкой гостя привечает;
«Добро пожаловать! ― вещает. ―
Готов я сердцем и душой
Делиться хижиной с тобой!
Орехи, желуди сухие,
Пустыни дикие плоды
И чаша светлыя воды ―
Вот яства грубые, простые.
Что может дать анахорет,
Который целых тридцать лет
Провел в тиши уединенья,
Забывши прелести сует
И света шумного волненья?
Здесь вкусишь ты спокойный сон
Не на богатом мягком ложе,
Но меньше ль мил и сладок он
И на звериной жесткой коже
Тому, кто духом не смущен?»
Как хлад росы во время зною
Приятен нивам золотым,
Так старца речь сладка герою,
Который следует за ним.
Хозяин гостя дорогого
У огонечка посадил
И скромный ужин предложил;
И оба, кушая, ни слова.
За косяком сверчок поет;
Вокруг пустынника седого,
Мурлыча, вьется жирный кот ―
То под рукой его пройдет,
То на колени смирно сядет,
Пушистым поводя хвостом,
То спину выгнет колесом
И ждет, пока его погладит.
«О сын мой! ― наконец прервал
Старик глубокое молчанье. ―
Зачем ты в юности избрал
Столь тяжкой жизни состоянье?
Честей ли, славы ли желанье,
Любовь ли к девушке какой,
Гоненья ль мачехи-судьбины,
Другие ль тайные причины
Тебя принудили ― покой
Покинуть с хижиной родной,
По свету белому скитаться,
Сносить морозы, голод, зной
И всем напастям подвергаться?
Откройся, кто ты? И на свет,
На своды неба голубые
Где ясный взор открыл впервые?
И ежели ты жертва бед,
Быть может, слезы состраданья
Смягчат души твоей терзанья».
И витязь мой, вздохнувши раз,
Так начал старцу свой рассказ:
«На берегу реки широкой,
В струях которой Волхв жестокий
Обрел конец преступных дней,
Живет Росслав, старик почтенный,
От нежной юности своей
На службу родине бесценной
Он долгий век свой посвятил;
Но с старостью лишившись сил,
Сокрылся в край уединенный,
Где возрастал я вместе с ним
И чтил отцом его моим.
Едва румяною зарею
Воспламенялись небеса,
Я с гибким луком и стрелою
Спешил в дремучие леса
И там за прыткими зверями
Гонялся быстрыми ногами;
Или на легком челноке,
Бесстрашно рея по реке,
Бросал я уду роковую;
Когда же полдень наступал
И зной палящий разливал,
Укрывшись в хижину простую,
Готовил пищу я с отцом
И после краткого обеда
Работал с ним в саду своем;
А в тихий вечер, пред огнем,
Его приятная беседа
Меня учила ― как добром
Платить за зло врагам коварным,
Несчастным, слабым помогать
И новыми неблагодарным
Благодеяньями отмщать.
«Мой сын! имей всегда терпенье, ―
Твердил он часто мне. ― Учись
Не падать духом в заключенье;
Неверным счастьем не гордись
И чти богатством ― добродетель!»
Или повествовал он мне
Об отдаленной старине,
О битвах, коим был свидетель, ―
И я в восторге трепетал,
Внимая твердость Святослава,
Когда к дружинам он взывал:
«Друзья, погибнем! с нами слава,
Костям холодным нет стыда!»
И время в сладостях труда
Неслось стрелою быстролетной, ―
Я в девятнадцатой весне
Себя увидел неприметно,
И вспыхнул новый жар во мне.
Забилось сердце ретивое
Желаньем славы и честей,
И я, в бездейственном покое,
Уже не видел красных дней.
Какой-то глас неизъяснимый
В душе тоскующей вещал ―
И вот из хижины родимой
К стране далекой отзывал.
Однажды в сумрачной дубраве.
Заснул я, с мыслями о славе,
И видел непостижный сон:
Старик, летами отягченный,
Предстал мне, светом окружен,
Воззрел с улыбкой благосклонной
И тихим гласом говорил:
«Илья, исполни приказанье! ―
Прости, хозяин, я забыл
Сказать тебе мое названье. ―
Оставь безвестный уголок,
Где юный возраст твой протек,
И к Киеву спеши отселе:
Там храбрость окажи на деле
И будешь славою высок».
Тут он умолк и вдруг сокрылся…
Я в удивленья пробудился
И к доброму отцу бежал
Сказать всё виденное мною;
Он с горестью меня внимал,
И кроткий взор блеснул слезою.
«Илья! ― печально он вещал. ―
Неумолимая судьбина
Велит разлуку нам сносить,
И уж в последний имя сына
К тебе могу я обратить.
Склони к речам моим вниманье:
Я не отец твой!..» ― Тут рыданье
Пресекло речь его, а я,
Как громом, пораженный ею
И горьких слез источник лья,
Упал без чувств к нему на шею.
И долго были мы в таком,
Подобном смерти, состоянье,
Не помня ничего. Потом
Он продолжал повествованье.
«Однажды, в сумраке ночном,
Я возвращался к мирной кровле,
Проведши целый день на ловле,
И вдруг старик явился мне, ―
Его ты видел, без сомненья,
В своем пророчественном сне, ―
Спокойный взор внушал почтенье,
И обнаженное чело
Небесной благостью цвело.
Глубоким сном младенец спящий
В его объятиях лежал,
И добрый конь за ним бежал,
Неся доспех, во тьме блестящий.
«Росслав, ― он молвил, ― будь отцом
Сего невинного созданья:
Учи его владеть мечом,
Наставь на добрые деянья,
И нежные твои старанья
Бог не оставит без наград.
Когда весна цветы по лугу
Рассыплет девятнадцать крат,
Тогда вручи ему кольчугу,
Сей щит, сей шлем и сей булат, ―
Ни панцирь, ни шелом косматый
Его удара не снесут:
Он рубит их, как хрупкий прут;
А эти блещущие латы
Волшебной силой созданы, ―
Безвреден тот, на ком они:
Ни стрел свистящих град пернатый,
Ни копие, ни острый меч
Не могут стали их рассечь.
Пусть едет он, покрытый ими,
Блуждать под ясною луной
И ищет храбрыми своими
Делами ― славы вековой».