В той комнате
В той комнате полынью пахло с пола,
ещё ― рекой, прохладящей в жаре,
и не стеснялась лампочка быть голой
на седеньком от извести шнуре.
Здесь чистотою защищалась бедность.
Предупреждала: «Я сейчас мазну!» ―
опрятных стен старательная белость,
переходя чуть-чуть в голубизну.
От квартиранток из столицы мира
слегка дышала светская ленца,
но комната лица не изменила ―
вернее, выражение лица.
И как хозяйский сумрачный ребёнок,
в окно глядел на милый кавардак
флакончиков, купальников, гребёнок
с беззлобным превосходством Карадаг.
И женщины закуску вынимали
навстречу тени, выросшей в дверях,
и сетчатый рисунок снятой марли
хранил прозрачный сыр с водой в ноздрях.
Я был той тенью в шторах домотканных.
Я слышал здесь рассохшийся букет,
шампанское в пластмассовых стаканах
и бабочек, стучащихся о свет.
И со стены одной чуть наклонённо,
укупленная, видно, за гроши,
плыла картина маслом на клеёнке ―
дитя базара и дитя души.
Там, у подобья виллы или храма,
на фоне дальней яхты на волне,
как хризантема, распустилась дама
вся в розовом, на белом скакуне.
Наивным слишком или слишком смелым
художник был? Над морем завитым
он дерево одно цветущим сделал,
ну, а другое сделал золотым.
Художника базар не убивает,
как ни взлетит, ни упадёт цена,
пока он может думать, что бывают
одновременно осень и весна.
И вся ― и увяданье и цветенье ―
вся ― из морщинок, родинок и глаз ―
причина появленья моей тени ―
одна из квартиранток напряглась.
Она глядела на картину эту,
вне времени, вне боли и обид,
как будто бы прислушиваясь к эху
воздушных нарисованных копыт.
Все женщины в душе провинциалки.
Налёт столичный ― это не всерьёз.
Смени их быт, и все провидцы жалки,
чтобы предвидеть ход метаморфоз.
Но опыт о себе не забывает,
и усмехнулась, закурив, она:
«Я в детстве, дура, думала ― бывают
одновременно месяц и луна…»
Я тоже потерял в себе ребёнка.
Не омрачайся, чудо соверши,
поэзия моя ― моя клеёнка,
дитя базара и дитя души!
И комната крестьянкою крестила
тенями, как перстами в полусне,
ту барышню, не знающую стирок,
всю в розовом, на белом скакуне.
И в разных окнах комнаты витали
одновременно месяц и луна,
и в ставенки царапались ветвями
одновременно осень и весна.
И комнату куда-то сны катили.
С клеёнки прыгал в комнату прибой,
и комната так верила картине,
что без неё была бы не собой.