Евтушенко Е. А.
«Внутри пирамиды Хеопса / подавленно, сыро, запуганно…»

Внутри пирамиды Хеопса/ подавленно, сыро, запуганно.
Крысы у саркофага/ шастают в полутьме.
А я вам расскажу/ про саркофаг Сарапулькина,
бульдозериста/ на Колыме.
Сарапулькин вышел не ростом,/ а грудью.
Она широченная―/ не подходи,
и лезет/ сквозь продранную робу грубую
рыжая тайга/ с этой самой груди.
И на груди,/ и на башке он рыжий,
а еще на носу,/ на щеках/ и на ушах!
Хоть бы поделился веснушкой лишней!
Весь он―/ как в золоте персидский шах!
Вот он выражается,/ прямо скажем, крепенько.
Рычаг потянул/ и на газ нажал,
зыркая/ из-под промасленного кепора,
такого, что хоть выжми/ и картошку жарь!
Шебутной,/ баламутный,/ около мутной
от промытого золота Колымы,
в свое выходное/ заслуженное утро
Сарапулькин/ ворочает/ валуны.
Он делает сигналом/ предостережение
сусликам,/ выскочившим из-под корней,
и образовывается/ величественное сооружение,
а не бессмысленная/ гора из камней.
Ни на Новодевичьем,/ ни на Ваганьковском
ничего подобного,/ так-перетак!
«Слушай, Сарапулькин,/ ты чо тут наварганиваешь?»
«Я,/ товарищ,/ строю себе саркофаг».
«Ты чо ― рехнулся? Шарики за ролики?
Ты чо,/ вообразил, что ты ― фараон?»
«А ну отойдите от меня,/ алкоголики,
или помогайте. / Не ловите ворон.
Я―/ против исторического рабства и холопства.
Любого культа личности―/ я личный враг.
Но чем я,/ спрашивается,/ хуже Хеопса?
Поэтому я строю себе саркофаг.
В России,/ товарищи,/ фараонами
рабочий класс/ называл городовых.
Все лучшее сработано/ рабочими мильонами,
а где―/ я спрашиваю―/ саркофаги у них?
Я ставил себе памятник/ мостами и плотинами.
За что меня в могилу пихать,/ как в подвал?
Я никого/ никогда/ не эксплуатировал
и себя/ эксплуатировать/ не давал.
Я слабых жалею. / Презираю духом слабеньких.
Начальники меняются. / Не меняется страх.
Я не сидел,/ но в каком-то смысле я лагерник,
потому что я выкован памятью о лагерях.
Я, конечно,/ не Пушкин и не Высоцкий.
Мне мериться славой с ними нелегко,
но мне не нравится совет:/ «Не высовываться!»
Я хочу высовываться/ высоко!
Представьте,/ товарищи,/ страшную жизнь Пугачевой ―
к ней все человечество лезет,/ ей пишет,/ звонит.
А я ― похитрей. / Мне не надо прижизненной славы дешевой.
Я хочу после смерти быть знаменит!
По мнению скромников,/ это нескромно,/ неловко,
а я себе строю… / Пусть думает там, в Пентагоне, какой-то дурак,
что сооружается новая ракетная установка,
а это Сарапулькин строит себе саркофаг!
«Что это за штука?» ―/ спросит,/ гуляя с детьми-крохотульками,
в трехтысячном году/ марсианский интурист,
а ему ответят:/ «Саркофаг Сарапулькина!
Был на Колыме/ такой бульдозерист».
Ну что ― помогаете/ или за водкой потопали?
Вижу по глазам ― вам нужен фараон.
Кстати,/ работаю исключительно на сэкономленном топливе,
так что государству/ не наносится урон.
В ларек опоздаете? / Эх вы, работяги!
Вы ― не класс рабочий,/ а так,/ лабуда.
Делали бы лучше вы себе саркофаги,
может быть, пили бы меньше тогда…»
И всех фараонов отвергая начисто,
а также алкоголиков,/ рвущихся к ларьку,
он их посылает/ на то, чем были зачаты…
Это―/ сарапулькинское фуку!