Второстепенный композитор,
усвоивший германских школ
разнообразные уроки,
был здесь воспринят как провизор,
среди весов, мензурок, шкал
умелые несущий руки,
или же как визионер,
какой-то одаренный леший,
продвинутый в своей науке
чуть ли не в запредельный мир,
где он что видит, то и пишет
и нам преподает уроки.
И все вопило и сметалось,
крутилось и куда-то шло
и даже если получалось,
то было все-таки смешно.
Когда оркестры заграничные
его тоскливую стряпню
шуруют мило и прилично
я охаю и водку пью.
Какая-то тайна тоски и снегов
какая-то очень уж этой страны
не музыка даже,/ а рухнувший кров,
в ушах отдающийся скрипом и кашлем
до самых ― всю жизнь ― последних столбов
до на могиле сосны.