СГОВОР
Пал наутро первый/ Крупный желтый лист,
И повеяло/ Во дворы холодком.
Обронила осень/ Синицы свист, ―
Али загрустила/ Она о ком?
А о ком ей грустить? / Птицы не улетели,
Весело дымятся/ Лиственные костры,
Кружат/ Ярмарочные карусели,
Режут воду шипом/ Пенные осетры.
Али есть/ Тоска о снегах, о зиме,
О разбойной той, когда между пнями
Пробегут березы по мерзлой земле,
Спотыкаясь, падая,/ Стуча корнями?
Над крышей крашеной/ Из трубы валит,
Падает подбитый коршуном/ Дым.
Двор до половины/ Навесом крыт,
Двор окружен бурьяном седым.
Там, в загонах дальних,/ В ребрах оград,
Путами стреноженные/ Волосяными,
Лошади ходят,/ Рыбой скользят,
Пегие, рыжие,/ Вороные!
Сена наметано до небес,
Спят в ларях/ Проливные дожди овса,
Метится в самое небо/ Оглобель лес,
И гудят на бочках/ Железные пояса.
Устлан травой/ Коровий рай,
Окружены их загоны/ Долгим ревом
Молоко по вымям их/ Бьет через край,
Ходят они по землям/ Ковровым.
Ходит хозяйство/ По землям ковровым
Перед хозяином,/ Перед Деровым!
Солнце играет/ В листьях кленовых,
Солнце похаживает/ На дворе,
Бьет по хребтам/ Тридцатипудовых
Рыжих волов, звенит на подковах
И на гусином/ Круглом/ Пере:
Шибко ветер/ Сыплет/ Частой,
Мелкой дробью/ В гусиный косяк,
Утлых гусят/ И гусынь грудастых
В красных сапогах/ Проводит гусак.
Дом стоит на медвежьих ножках,
Трубы глухи. Из труб глухих
Кубарем с дымом летят грехи,
Пляшут стерляди над окошком,
И на ставнях орут петухи.
Дом стоит на медвежьих ножках,
И хозяин в красных сапожках
На деревянных гнутых ногах
В облачных самоварных парах
Бьет ладонью о крытый стол,
Бьет каблуками в крашеный пол,
Рвет с размаху расшитый ворот
К чертовой матери!.. А за окном
Старый казацкий верблюжий город
С глиняной сопкой ― одним горбом.
А во дворе/ Гусак идет,
Стелет шею/ И крылья,
Оберегает свой/ Знатный род
И свое/ Изобилье.
Низко над/ Городом―/ Облака,
Мешанные/ Со снегами,
Но далека/ Гроза,/ Далека, ―
Может быть,/ За горами…
В горнице деровской/ Казацкая знать,
На локоток опершись,/ Дневует,
Светят лампады,/ И божья мать
В блюдца на чай/ Любовно дует.
Чайные глаза у нее,/ Лик темнобров,
Строгая,/ Чуть розовеют скулы,
Но загораживает/ Деров
Божью мать: ― Ясаулы!
Степняки,/ Сторожа, на что ж
Наши крепости―/ Наши славы, ―
Курсаки, травяная/ Мелкая вошь
Мутит бунт/ И режет заставы?
Оспода,/ На штандарте/ Вашем ― цари,
Ваши сабли/ Не живы, что ли,
Чтоб могли/ В степях дикари
Устюжаниных/ Брать в дреколье?
И ярковских/ Соколов брать?
Мы дождемся,/ Когда кыргызы
Будут, мать/ Твою в перемать, ―
На поповских/ Парчовых ризах!
Кто владеет/ Степной страной?
Нынче бунт соляной,―/ Так что же,
Завтра будет/ Бунт кровяной?
Соль в крови―/ И железо тоже!
Сторожа-станишники! // Грызут усы
Сторожа. А Хаджибергенев
Головой качает:/ ― Джаксы. ―
Он поджал/ Под себя колени.
Он бежал/ От степей,/ Хвост поджав,
С долгой улыбкой/ В глазах косых.
Правы есаулы,/ Хозяин прав,
Хаджибергенев/ Любит их!
Хаджибергенев/ Знает/ Их!
В сощурах глаз,/ Ястребиных, карих, ―
Сладковатый полынный дым,
Пламя ночных и полдневных марев
Азии нависает над ним.
Хаджибергенев знает:/ Хозяин прав,
Соль – азрак тратур. / Прольется кровь.
Ведет от аулов/ По гривам трав
Дорога, ни разу/ Не заплутав,
Длинная, как/ У атамана бровь.
Ой, джаман! / Бежит сюда
Дорога, как лисица в степях, ―
Там, в степях, кочует беда
На ворованных лошадях.
Там, в степях, хозяином ― вор,
Пика и однозубый гонор.
Он ― свидетелем,/ Он там был.
Глупые люди с недавних пор
Ловят на аркан/ Казаков, как кобыл.
Трусы, рожденные/ От трусих,
Берут казаков/ Почтеннейших там
За благородные/ Кудри их,
Бьют их по благородным глазам,
Режут превосходнейшие/ Уши им
И благородные/ Уши те
Бросают/ Презреннейшим псам своим,
По глупости и простоте.
Они за целых серебряных/ Пять рублей
Не желают/ Работать целый год.
Аллах, образумь! Аллах, пожалей
Глупый, смешной народ!
Хаджибергенев чувствует боль
В сердце за них, ― они
Черпают всего лишь/ Только соль,
Соль одну ― круглые дни.
Они получают пять рублей
На руки в каждый год.
Аллах, образумь! Аллах, пожалей
Дикий, жадный/ Народ!..
Он отирает пот с лица.
Рука от перстней ― золотая.
Идут, колышутся без конца
Его табуны к Китаю.
Ой-е-ей ― идут табуны,
Гордость и слава его страны.
Овечьих отар пышны облака,
У верблюдов дымятся бока,
Град копыт лошадиных лют,
Машут хвосты, и морды ревут, ―
Надо уберечь табуны. И вот
Он рукой отирает пот.
Надо надеть на народ узду
Крепче и круче,/ Чем вначале,
Чтоб в соляном/ И прибыльном льду
Люди работали/ И молчали.
Тут Корнила Ильич Ярков,
Атаман станишный,/ Слово берет, ―
Он произносит его/ Без слов,
Лаковый сапожок/ Вынося вперед.
Хмель ишо гудит/ У него в башке,
Бабий рот/ Казака манит/ Издалече,
Будто он держит/ Еще в руке
Круглые и дрожжливые/ Бабьи плечи.
Но из-под недвижных/ Птичьих век
Яростный зачинался/ Огонь…
Как руку невесты,/ Нашла при всех
Рукоятку шашки/ Ладонь.
И все уже видели:/ Корнила Ильич
Все разговоры/ Сгонит в табун
Долгим взглядом,/ Затянет клич ―
Плетью и саблей/ Вытравить бунт…
Бунт! / Бунт! / Бунт!
Все уже знали:/ Того и жди,
И нечего больше/ Ждать.
Он ― с регалиями/ На груди ―
Брови свои понесет/ Впереди,
Саблю пустит порхать.
И, с глазами волчьих лун.
Мелкий смешок/ В усах хороня,
Губы распластывает/ Сразу: ― Бунт?
Нечего говорить, ― на коня!